Зина снова закусила губу. Ей вдруг захотелось крикнуть прямо в этот фонарный столб, да так, чтобы услышали все вокруг: — Нет, он не ребенок, далеко не ребенок! Он мужчина, который не боялся умирать!
Но она уже и так переступила черту. Говорить что-то еще было неблагоразумно. И она продолжала молчать.
Налетевший порыв ветра охватил фонарный столб, согнул в сторону со страшным скрипом. Тело маленького неведомого героя раскачивалось в воздухе — как грозное знамя, как предупреждение о том, что этой жуткой, чудовищной бойне не будет конца.
Зина побежала прочь, оставив за плечами страшную сцену. Дрожь усилилась, заставляя все ее тело содрогаться словно в судорожном, просто эпилептическом припадке. Впрочем, так длилось недолго, потому что она уже добралась до своей цели — маленькой лавчонки сапожника, стоящей буквально в двух шагах от места казни. Низенькая дверь с нарисованным сапогом буквально вросла в стену. Зина громко постучала костяшками обледенелых пальцев.
— Открыто! — раздался из-за двери старческий, хриплый голос, и Крестовская вошла внутрь.
Жарко натопленное помещение было узким и тесным. Потолок буквально нависал над головой. Возле противоположной стенки за небольшим верстаком сидел старик сапожник. Он бил по подошве сапога небольшим молоточком. В углу жарко горела печка. За спиной старика были прибиты полки, на них лежали и стояли сапоги, ботинки, туфли, в общем, всевозможная обувь. Войдя, Зина тщательно заперла за собой дверь. Старик оторвался от работы при ее появлении и, нахмурившись, внимательно посмотрел на нее.
— Еще так рано. Я не думала, что вы работаете, — сказала Зина, пристально глядя в лицо старику.
— Вы у меня сегодня первая посетительница, — отозвался старик, перестав хмуриться. А по его лицу, наоборот, разлилась доброжелательная улыбка.
— У меня прохудились сапоги, в подошве, — продолжала Зина, — можете посмотреть?
— Показывайте, — старик отложил свою работу в сторону.
Крестовская открыла небольшую холщовую сумку, которую принесла с собой. Достала оттуда пару старых сапог с большими широкими каблуками и протянула ему.
Старик взял сапоги, тут же отвинтил оба каблука и отложил в сторону.
— Проблема не в подошве, в каблуках, — сказал он, затем, взяв нож, аккуратно надрезал голенище, — и кожа совсем плохая. Видите, как треснуло?
— Старые сапоги, — вздохнула Крестовская, — думала, дохожу до вечера, а они с утра вышли из строя.
— До вечера? — усмехнулся сапожник. — Вы бы и до обеда не доходили! А вы говорите: вечер.
— Я так думала, — сказала Зина.
— Ну, хорошо, — старик отложил сапоги в сторону. — К вечеру мы вам что-то придумаем. Так вы говорите: вечер?
— Вечер, — уверенно повторила Зина.
— Ладно, — старик кивнул, — займусь ими, когда будет свободная минута.
— Спасибо, — облегченно вздохнула Зина, нервно хрустнув пальцами.
— Вы вся дрожите! Не надо так, — с некоей даже укоризной сказал старик.
— Замерзла очень, — Крестовская вздохнула, — вчера теплей было, намного. А сегодня мороз ударил. Потому и дрожу.
— Хотите, кипятку налью? У меня как раз поспел, — предложил сапожник.
— Нет, спасибо. В другой раз, мне пора идти.
— Берегите себя, — старик внимательно посмотрел на Зину.
— И вы тоже, — вздохнула она.
Затем, не спросив ни когда будут готовы сапоги, ни сколько будет стоить работа, Крестовская быстро вышла из мастерской сапожника.
Вечер 2 января 1942 года, около 20.00
Дверь ночного заведения распахнулась с резким стуком, выпустив наружу белые хлопья пара. Два немецких офицера высокого ранга появились в проеме.
Они были сильно пьяны, едва держались на ногах, и, чтобы не упасть, одновременно вцепились и в друг друга, и в косяк распахнутой двери. Вместе с белым паром жарко натопленного помещения на мороз вырвался тяжелый запах алкоголя. Он был настолько сильным, что казалось, офицеры просто обливались водкой!
Когда немцы застряли в дверях, к ним тут же подбежал услужливый швейцар заведения.
— Господа, господа… желаете такси?
— Который час? Время! — на ломаном русском рявкнул один из офицеров, схватив старика за грудки и рывком подтянув к себе.
— Восемь вечера, — пробормотал испуганный швейцар.
— Вина! Пойдем еще выпьем! — толкнул немец друга в плечо.
— Будет вам, Франц, — второй, все же более уверенно стоящий на ногах, оторвал его руки от старика-швейцара.
— А почему нет? Сегодня хочу пить, гулять! Такой день!
— Хватит уже. Не орите на всю улицу! Вы забываете, что здесь везде уши, — благоразумно и тихо сказал второй немец.