Итак, убивать немцев — значит убивать заложников. Но не убивать немцев — значит не оказывать сопротивление. Сдаться. Собственно, этого от них и хотят. Это озвучивалось не раз оккупационными властями: выдавайте партизан, коммунистов, не воюйте с властью, примите правление Румынии — и будет вам счастье. Мы не станем никого убивать. Но разве так можно выиграть войну?
Партизаны — это тот страх, который доводил оккупантов до белого каления и заставлял делать ошибки. Значит, подобные диверсии были нужны.
Сопротивление необходимо. Но сопротивление — это убийство местных жителей. Конечно, это не может остановить таких, как Бершадов. Он такой же фанатик, как и те, против кого он воевал. Для него ничего не значат людские жизни. Но Зина сходила с ума. Вся ее нравственная сила протестовала против этой чудовищной дилеммы. И она чувствовала, что пока не сможет ее разрешить. Ей было страшно. И оттого она болела. Не телом болела, душой, которая, воспалившись, превратилась в кровоточащий, гнойный нарыв. Вскрыть этот нарыв Крестовская не могла. Она вдруг поняла, что никогда не станет такой, как Бершадов. И впервые в душе ее поселилось сомнение: правильный ли выбор она сделала? Правильным ли было ее решение остаться здесь и, сопротивляясь, стать причиной многих смертей?
Зине вдруг подумалось, что даже если она переживет эту войну, если все они переживут эту ужасную войну, она никогда не сможет об этом говорить. Это будет самым страшным ее проклятием — печать молчания.
— Тебе лучше? — Бершадов заботливо провел рукой по ее волосам. Впервые в жизни она не растаяла от его прикосновения. Оно даже вызвало в ней некоторое раздражение. И Зина просто онемела от этого открытия!
— Я не знаю, — она старалась, чтобы голос ее звучал спокойно, но даже не представляла себе, что это потребует от нее столько усилий.
— Тебе нужно прийти в себя, — мягко произнес он.
— Я поняла, — Крестовская мотнула головой, — ты ведь встретился со мной не просто так. Что на этот раз?
— Пакет от модистки. Со шляпами, — сказал Бершадов.
— Нет, — Зина отстранилась от него так далеко, насколько смогла.
— Да, — мягко, но при этом и очень твердо произнес он. — В этот раз ты купишь себе новую шляпу. Обменяешь на серебряное кольцо. Вот оно.
Бершадов разжал ладонь — на его жесткой коже тускло поблескивал большой серебряный перстень с голубым камнем.
— Это топаз, — сказал Бершадов, как будто Зина спросила его об этом.
— Я не ношу шляп. — Ей хотелось кричать.
— Об этом никто не знает. Да, если честно, на это всем как-то плевать.
Зина молча смотрела в его глаза. Бершадов не отводил взгляд. В этом взгляде читалась его правда. Он пришел к ней с заданием. Не ради любви, не для того, чтобы увидеть ее. Любви не было, и больше ничего не значили человеческие чувства, ведь они оба были на войне. Впервые в жизни Зина подумала, что выйдет с этой войны полным инвалидом, даже если не будет физически ранена.
— А если я не смогу? — Ей хотелось просить его о жалости, но она не могла.
— Ты сможешь. Другого выхода у тебя просто нет, — и, видя, что она молчит, Григорий принялся пояснять: — Ты пойдешь в переулок Маланова возле Нового базара, туда, где сейчас толчок. Там нечто вроде базара, ну, ты знаешь. Найдешь женщину, которая будет стоять с большой широкополой женской шляпой красного цвета. Ты остановишься, примешься рассматривать шляпу. Затем снимешь с руки кольцо и предложишь ей. Произойдет обмен. Надев шляпу на голову, ты вернешься домой и оставишь шляпу в квартире.
— Взрывчатка будет в шляпе? — вздрогнула Зина.
— Нет. В тулье шляпы будет вложен ключ и записка с адресом — это будет то место, из которого мы отгрузим взрывчатку. Она спрятана там. Скажу тебе больше: взрывчатки будет много. Пойдет под откос поезд с оружием. Видишь, я и так сказал тебе больше, чем надо. От тебя зависит вся операция.
— Пошли кого-нибудь другого! — прошептала Крестовская, причем ей казалось, что она кричит.
— Больше никого нет.
— Я не могу… Правда…
— Зинаида Крестовская! Мы с вами не в детском саду в песочнице играем! И вы все еще являетесь сотрудником НКВД! Вспомните, что означает ослушаться приказа вышестоящего по званию, своего командира! — загремел Бершадов.