Каждый день знаменитого артиста был расписан по минутам. Кроме понедельника, он выступал по вечерам в разных заведениях города. Именно Антон Кулешов был звездой новогодней ночи в ресторане «Румания». Он пел и в кабаре Лещенко «Норд», и в других разных местах. Но три раза в неделю — в пятницу, субботу и воскресенье — он выступал в кабаре «Парадиз», чаще, чем в любом другом заведении Одессы. И в эти дни очереди из посетителей, желающих попасть в «Парадиз», растягивались почти на половину Ланжероновской.
Биографии его никто не знал. Каким-то образом пошел слух, что Антон Кулешов — не настоящее имя артиста, а творческий псевдоним. Но никто не знал, как его действительно зовут. Сам же артист скрывал это очень тщательно.
О нем вообще ничего не было известно: откуда он приехал в Одессу, как долго живет здесь… О Кулешове ходило множество слухов. Впрочем, все они сводились к одному — к цыганскому происхождению артиста. Были люди, которые утверждали, что артист родился в цыганском таборе возле села Нерубайское. Но, опять же, это были лишь слухи, а сам Кулешов поддерживал интерес к себе тем, что ничего о себе не говорил.
Так же, как и Жан, Кулешов обожал женщин, но в своих отношениях был куда более разборчивым. И все романы заводил в основном с артистками, а не со шлюхами. Впрочем, большинство этих артисток выступали в ночных заведениях.
Когда у него спрашивали, Кулешов всегда подчеркивал, что не женат. А публика видела его то с одной, то с другой артисткой, и было ясно, что с этими женщинами у него отнюдь не дружеские отношения.
Новость разлетелась по Одессе мгновенно: после триумфального празднования Нового года в дорогой ресторации Антон Кулешов даст дополнительный концерт в «Парадизе» 4 января.
Очередь начала выстраиваться часов с пяти. В этот раз хвост ее тянулся далеко за саму Ланжероновскую — к Пушкинской. Стояли в ней в основном женщины. Некоторые даже совсем скромно одетые, без положенных для дорогого заведения мехов.
Дамочки стучали по асфальту каблуками, пытаясь согреться на жестоком морозе, который в ночь со 2 на 3 января неожиданно сковал город. Губы их синели, несмотря на красную помаду, а изо рта шел пар.
Вышагивая в своей неизменной ливрее вдоль очереди, Жан изо всех сил пытался урезонить отчаявшихся фанаток артиста.
— Да не стойте на морозе, глупые! — смеялся он, сам весь сморщенный от холода. — Вы ведь понимаете, что зал не резиновый. Совсем мало мест!
— Ты бы посодействовал, а, Жанчик? — время от времени выкрикивал озорной голос из толпы. — А мы уж тебя отблагодарим!
Жан с презрением косился на стертые каблуки старых ботинок, немодные, вытертые пальто, на вязаные шапочки с вылезающими из-под них жалкими кудряшками от папильоток и с презрением сплевывал сквозь зубы.
Уже с утра он провел время с двумя дорогими, роскошными и бесстыдными проститутками, которые обработали его совершенно бесплатно, чтобы попасть на заповедный концерт. И теперь чувствовал приятную расслабленность во всем теле, усталость, от которой даже не хотелось ходить и зарабатывать деньги.
И ему не было никакого дела до того, что проститутки эти накануне вечером обслуживали нескольких высокопоставленных немецких офицеров. А еще раньше просто служили подстилками для румынских солдат.
Шлюхи уже сидели в зале, потягивали дорогое шампанское — красивые, холеные, в вечерних платьях из панбархата с чернобурками на плечах. Ну как можно было сравнить их с этими сопливыми, замерзшими, нищими худышками, большинство из которых — Жан готов был поклясться — были девственницами? А если и интересовало его на свете что-то меньше всего, так это такие вот порядочные старые девы.
К шести вечера начали подъезжать автомобили. Из них выходили немецкие и румынские офицеры со своими жеманно выпархивающими дамами. Стоящие на морозе заметно приуныли. Но никто не смел и пикнуть, почему офицеров-оккупантов пропускают без очереди.
Зал постепенно заполнялся. Отчетливо слышалась немецкая и румынская речь. Пошло взвизгивая, хохотали дамы офицеров. Вчерашние работницы и колхозницы, родом из самых отдаленных сел, приехавшие в Одессу в поисках лучшей жизни, они чувствовали себя королевами, манерно кутаясь в панбархат и чернобурки, не понимая, что на таких, как они, даже самая дорогая ткань будет выглядеть как настоящая дерюга.
В это самое время в своей гримерной — на удивление, просторной комнате, но без окна — сидел Антон Кулешов. Он лениво потягивал коньяк, глядя на свое отражение в зеркале. Зеркало подсвечивалось множеством ярко горящих электрических лампочек — так было удобнее накладывать грим.