— Ну, а в Лондоне вы были? — спросил похожий на ребенка месье Лерозит, торговец очками из 37‑го, получавший из Лондона стекла…
— Конечно! Но только в окрестностях… Мы видели главное!.. Это порт! В сущности, единственное, что заслуживает там внимания! И еще пригороды… У нас было всего несколько часов!..
Мама оставалась невозмутимой. Он врал напропалую… Во время кораблекрушения поднялся такой шум… Женщин начали вытаскивать на утес при помощи лебедки… А как он прогуливался по Лондону, с теми, кто уцелел… В основном это были иностранцы! Его уже было не остановить!.. Он даже подражал их акценту.
Каждый вечер после обеда снова начиналось сборище… Чудеса… еще чудеса!.. Мадам Меон в своей хибаре опять заволновалась… Она расположилась прямо напротив, но не переходила дорогу… Ведь мы поссорились насмерть… Она заводила свой граммофон, чтобы прервать отца… Вынудить его остановиться… Чтобы шум не мешал, мама закрывала магазин. Спускала шторы… Тогда Меонша стала стучать в стекла, провоцируя отца, чтобы он вышел и вступил с ней в перебранку… Моя мать встала между ними… Это вывело всех соседей из себя… они все были на нашей стороне… Они уже почувствовали вкус к путешествиям… Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, мы не услышали ни Меонши, ни ее граммофона… Обычные участники вечеров собирались по одному… Устраивались в комнате за лавкой… Отец начинает свой рассказ… но уже совсем по-новому… Когда вдруг со стороны этой гадины раздается… Тарарах!.. ужасный грохот!.. Взлетают ракеты!.. Целый сноп огня! Взрыв! Совсем рядом с лавкой!.. Дверь отскакивает! И мы видим, как эта старая кляча жестикулирует факелом и ракетами… Она поджигает порох!.. Раздается свист, все кружится! Вот что она придумала, чтобы разрушить очарование! Она беснуется, как дьявол! Огонь попадает на ее юбку, она тоже воспламеняется! Все бросаются к ней! Набрасывают на нее занавески, тушат ее! Но ее корсетная лавка уже горит! Прибывают пожарные! Эту сволочь больше никто не видел!.. Ее увезли в Шарантон! Она осталась там навсегда! Никто не хотел ее возвращения! По Пассажу была пущена бумага для сбора подписей, что она сумасшедшая и ее невозможно выносить…
* * *
Снова настали плохие времена… Больше не было разговоров ни об отпуске, ни о рынках, ни об Англии… Наша стеклянная крыша гудели под ливнями, в галерее было не продохнуть от острого запаха прохожих и их собачек.
Наступила осень…
Я постоянно получал подзатыльники за то, что валял дурака, вместо того чтобы учиться. В школе я многого не понимал. Мой отец опять обнаружил, что я настоящий кретин. На море я подрос, но стал еще более ленивым. Я погряз в безделье. Он снова устраивал ужасные скандалы. Кричал, что я подлец. Мама опять принялась ныть.
Торговля шла очень плохо. Мода постоянно менялась. Изменились фасоны шляп, снова вернулись батистовые кружева, клиентки обкладывали себе ими сиськи, натыкали в волосы, украшали ими сумочки. Мадам Эронд спешно попыталась перестроиться. Она изобрела болеро «в строгом ирландском стиле», рассчитанном на двадцать лет. Но, увы, это было лишь мимолетное веяние! Удостоившись Гран-при, вскоре они уже использовались только для украшения абажуров… Иногда мадам Эронд так уставала, что путала все заказы, однажды она вернула нам «нагрудник», украшенный вышивкой, предназначенной для пододеяльников… Происходили грандиозные скандалы… клиентки заливались слезами и грозили судом! Ее горе не знало границ, мы возмещали все убытки, а потом следовали два месяца лапши… Накануне моего аттестата в лавке разразилось настоящее землетрясение. Мадам Эронд выкрасила в цыплячье-желтый цвет ночную сорочку, которую нужно было превратить в «подвенечное платье»! Это был удар ниже пояса!.. Ужасная оплошность! Клиентка сожрет нас!.. Ведь все совершенно ясно написано в записной книжке!.. Мадам Эронд рыдала на плече моей матери. Отец первым вышел из себя!
— Ах, ты навсегда останешься такой! Ты слишком добра. Разве я тебя не предупреждал? Они доведут нас до суда! Эти твои работницы!.. Ах! представь, что я хоть чуть-чуть ошибся в «Коксинель»!.. Ох! я так и вижу себя в конторе! — Предположение было настолько ужасным, что он почувствовал себя уже уволенным!.. Он побледнел!.. его усадили… Все!.. Я снова принялся за арифметику… Это он заставлял меня зубрить… Если я не мог ответить, он отвешивал мне подзатыльники, потому что сам запутывался в своих собственных объяснениях. Я слушал невнимательно… Понимал плохо… Витал в облаках… Он анализировал мои недостатки… Находил меня неисправимым… Я же считал его совершенно невменяемым… Он то и дело принимался что-то хрипеть по поводу моего «деления». Полностью запутывался… Еще раз давал мне по башке… Ему хотелось, чтобы я ревел… Ему казалось, что я хихикаю… что я издеваюсь над ним… Тут прибегала моя мать… Его ярость удваивалась… Он орал, что хочет умереть!
* * *
В утро экзамена мать закрыла лавку, чтобы иметь возможность подбодрить меня. Он проходил в общине Сен-Жермен-л'Оксеруа, в том же внутреннем дворе. Она напутствовала меня советом чувствовать себя уверенно. Момент был торжественный, она вспомнила Каролину и немного всплакнула…
По дороге она заставила меня пересказать басни и список департаментов… Ровно в восемь мы были там перед решеткой, чтобы записаться. Одеты все были тщательно, мальчики вымыты, но нервы у всех были напряжены до предела, и у матерей тоже.
Сначала был диктант, потом задачи. Это было нетрудно, я помню, нужно было только списать. Сдавали те, кто провалился осенью на предыдущей сессии. Почти для всех это было трагедией… Особенно для тех, кто хотел стать подмастерьями… На устном я очень удачно попал к толстому человечку с носом, сплошь усеянным бородавками. Он носил большой лавальер, немного в стиле дяди Артура, но не был артистом… Это был аптекарь с улицы Гомбу. У нас были общие знакомые. Он задал мне два вопроса про растения… Этого я не знал совершенно… Он ответил сам себе. Я был смущен. Тогда он спросил у меня расстояние от Солнца до Луны, а потом до Земли и обратно… Я не осмелился слишком вылезать. Ему пришлось меня выручать. О временах года я знал немногим больше. Я пробормотал что-то неопределенное… По правде говоря, он не был слишком требователен… На все он отвечал за меня.
Тут он задал мне вопрос о том, что я буду делать, когда получу аттестат.
— Я займусь торговлей, — подобострастно ответил я.
— Торговля — это тяжелое дело, малыш!.. — ответил он мне… — Могли бы вы еще подождать?.. Может быть, на следующий год?..