Энди приехала в субботу, в отведенное для посещений время. Дело было личного характера, никак не связанное с ее работой, и Энди действовала как гражданское лицо: не стремилась привлечь к себе внимание или добиться особого отношения со стороны администрации, чтобы облегчить себе путь, – нет, ничего такого. Ей пришлось преодолеть все препоны, с которыми сталкивается человек, не внесенный в список регулярных посетителей находящегося под стражей заключенного. Разрешения пришлось дожидаться две недели – достаточно времени, чтобы хорошенько все обдумать. Да и путь был не близкий – от Сиэтла пять часов на машине, сто раз можно повернуть обратно. И все-таки Энди не поддалась такому искушению: раз решила – значит, надо довести до конца.
Колония размещалась на пятистах сорока акрах земли к юго-востоку от Вашингтона, настоящая крепость посреди живописной во всех смыслах равнины, лежащей в обрамлении Голубых гор. Город Уалла-Уалла (название это происходило от индейского «многоводье») вполне можно назвать прелестным, недаром Национальный фонд сохранения исторического наследия отметил его особо. При иных обстоятельствах Энди, возможно, не отказалась бы от соблазна заглянуть в близлежащую винодельню, коих в городе насчитывалось целых сорок. Впрочем, целью ее приезда было посещение крупнейшего в стране исправительного учреждения, приютившего в своих стенах более двух тысяч преступников. Здесь имелось четыре отдельных корпуса, каждый по-своему оборудован, в каждом поддерживаются разные уровни режима. Энди направилась в главный корпус, где содержались особо опасные преступники, охраняемые чуть менее строго, чем приговоренные к смертной казни.
– Вам сюда, – сказал надзиратель при входе в здание.
Оказавшись внутри, Энди не стала размахивать удостоверением, никоим образом не пытаясь выделиться среди прочих посетителей. Она представилась сотруднику, ведущему, как должно, учет посещений. Женщина-надзирательница досмотрела ее на предмет соответствия дресс-коду заведения: просвечивающая, прозрачная одежда запрещена, глубокое декольте и открытая поясница не допускаются; можно носить синие джинсы в том случае, если талия находится на высоте не менее трех дюймов от пупка. Нижнее белье обязательно.
– Чисто, – отрезала надзирательница.
По большей части посетители направились в центр контактов, где свободным гражданам позволялось общаться с заключенными. Энди указали другое направление.
– Заключенный Викаса переведен в изолированную камеру, – пояснил охранник. – В контактах ему отказано.
До Энди не сразу дошло, что она приехала как раз для того, чтобы встретиться с заключенным по фамилии Викаса.
– Вы хотите сказать, что я зря ехала сюда из самого Сиэтла?
– Нет, ему позволяются встречи, но при отсутствии личного контакта. Вас будет разделять стеклянная перегородка.
Энди было глубоко безразлично, хотя демонстрировать она этого не стала – она не собиралась обнимать и целовать человека, расправившегося с ее родной матерью.
– Ничего страшного.
Надзирательница провела ее в зону для посещений. Охранник подвел Энди к переговорному отсеку номер три – всего здесь было пять отсеков, посетители отделялись от заключенных общей стеклянной перегородкой. По другую сторону стекла находилась узкая комната футов пять в глубину и двадцать – в ширину, с массивной железной дверью в дальней стене. Справа от Энди, в пятом отсеке, сидела женщина, глядя через стекло на заключенного, который был старше ее. Оба молчали, словно за долгий срок пребывания по разные стороны стеклянной перегородки уже исчерпали темы для разговоров. Энди отвернулась – ей не хотелось, чтобы заметили, что она подсматривает за чужим несчастьем. Она придвинула стул ближе к стеклу и телефонному аппарату, стоявшему на стойке, и стала ждать.
Раздался звонок, и она вздрогнула от неожиданности. По другую сторону стекла отворилась металлическая дверь. На пороге появился седовласый человек в оранжевой робе. Дверь закрылась. Заключенный медленно направился к стеклу и, усевшись в кресло, устремил взгляд на посетительницу. Несколько секунд они молча изучали друг друга через стекло. На нагрудном кармане его робы трафаретными черными буквами значилась фамилия «Викаса» – только так Энди поняла, что перед ней тот, кого она так долго искала. Этот человек был для нее совершенным незнакомцем.
«В трех футах» – только об этом она могла думать. Она сидела в трех футах от человека, убившего ее мать.
Этого крупного человека нельзя было назвать толстым, и Энди заключила, что в былые годы он проводил бесчисленные часы в тренажерном зале тюрьмы. С годами мышцы обмякли, зато на лице застыл недобрый оскал. Смуглая кожа приобрела нездоровый пепельный оттенок, тюремную бледность. Зато она была гладкой – удивляло нехарактерное для такого возраста отсутствие морщин. Как видно, приговоренному к пожизненному заключению без возможности выйти досрочно не имело смысла сильно беспокоиться об освобождении. Но что всего больше ее поразило – так это его черные проницательные глаза. Они тлели как угольки, впившись в бездонные зеленые радужки Энди. Он будто бы смотрел на какого-то другого человека, воскрешая его из прошлого, – ненависть проникала сквозь стекло.
Заключенный поднес к уху телефонную трубку. Энди повторила его движение по другую сторону перегородки. И снова наступила тишина, будто они не знали, с чего начать. Наконец он произнес:
– Эти глаза не лгут.
Энди нечего было возразить.
Она вздохнула – получилось нечто среднее между хмыканьем и ухмылкой.
– После стольких лет ты наконец захотела узнать человека, который был женат на твоей матери?
Сказать по правде, этот человек был ей предельно безразличен, но Энди избрала примиренческий ответ.
– Вообще-то меня больше интересует мой родной отец.
– И что именно? – Даже теперь в его голосе улавливалась горечь.
– Все, что вы сможете о нем рассказать.
– Зачем тебе?
– Мне необходимо разыскать его, но я даже имени его не знаю.
– И ты считаешь, я могу тебе помочь?
– Надеюсь. Никто ничего не знает, вы – мой последний шанс.
Он сардонически улыбнулся:
– Чего ты хочешь? Воссоединиться и жить со своим английским папашей? Думаешь, тебя там с распростертыми объятиями встретят, дурочку-метиску? Зеленоглазый Джонни подцепил индейскую шлюху, и ты, ублюдина, появилась на свет.
Энди затаила дыхание, упорно отказываясь выходить из себя.
– Мне нужна только информация. Вы знаете, как его зовут?
– Конечно же, знаю. Твоя мать много месяцев к нему бегала – думала, такая хитрая. Я все знал и сказал ей, что не собираюсь с этим мириться. А потом я даже поверил ей, когда она сказала, что все кончено. А тут на свет выскочили вы двое, и…
Она отвела взгляд, словно желая спрятать свои зеленые очи.
– И вы вышли из себя.
– Ничего я не выходил: я воздал ей по заслугам.
С этим Энди могла бы поспорить, поговорить о соответствии наказания преступлению, но она пришла не для того, чтобы защищать блудницу.
– Так вы мне поможете? Скажете его имя?
– Возможно. Да только с какой стати мне это делать?
– Я не виновата в том, что мать вам изменяла. Мне очень нужна эта информация. Если бы это не было так важно, я бы не приехала.
Он снова умолк, а сам в это время лихорадочно соображал – это было почти осязаемо.
– Хорошо, – сказал он, – я назову его имя.
– Спасибо. – Энди достала из сумочки ручку и блокнот. – Я записываю.
– Не спеши. – Он подался к стеклу, будто собирался сообщить что-то по секрету. – Сначала мне надо знать, что ты готова за это дать.
– Хотите, чтобы я вам заплатила?
– У меня есть то, что тебе нужно. Я готов начать переговоры.
Энди не удивилась, хотя ей, конечно, было неприятно.
– О чем идет речь? Говорите, я вас слушаю.