— Но вам нужны ответы на них?
—Да.
— Тогда, боюсь, вам все же придется их задать, Dottore Брунетти.
Ответ не то чтобы ядовитый— просто точный. Он промолчал.
— Так зачем они вам, эти ответы?
— Затем, что они, возможно, помогут мне найти того, кто причастен к смерти вашего мужа.
— А это важно? — спросила она.
— Что важно, синьора?
— Кто его убил.
— А разве для вас, синьора, это не важно?
— Нет. Мне все равно. Он умер, и его не вернешь. Что мне до того, кто это сделал и почему?
— Неужели вам не хочется возмездия? — поразился он, но потом сообразил, что она же не итальянка.
Тряхнув головой, она пристально посмотрела на него сквозь завесу сигаретного дыма.
— О да, комиссар. Мне очень хочется возмездия. Мне всегда его хотелось. Я считаю, что людей следует наказывать за причиненное ими зло.
— Но ведь это и есть возмездие? — не понял он.
— Вам виднее, Dottore Брунетти, — она отвернулась.
Терпение его кончалось, что, видимо, слышалось и в голосе:
— Синьора, я хотел бы задать вам несколько вопросов и получить на них честные ответы.
— Задавайте свои вопросы на здоровье, и я дам вам на них ответы.
— Честные ответы!
— Хорошо. Честные ответы.
— Я хотел бы знать воззрения вашего мужа относительно определенных форм сексуального поведения.
Вопрос привел ее в явное замешательство.
— Что вы имеете в виду?
— Я слышал, ваш муж, в частности, не жаловал гомосексуалистов.
Похоже, она ждала не этого вопроса.
— Да, это правда.
— У вас нет никаких соображений, почему? Загасив окурок, она откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди.
— Что это, психоанализ? Следующим пунктом вы предположите, что на самом деле Хельмут на подсознательном уровне являлся скрытым гомосексуалом и все эти годы, стыдясь этого, классически ненавидел гомосексуалистов?
Что ж, Брунетти сталкивался с подобным, и не раз, но тут явно иной случай, и лучше будет помолчать.
Она принужденно рассмеялась презрительным смехом.
— Уверяю вас, комиссар, он был вовсе не тем, кем вы его считаете!
О большинстве людей, которых он знал, Брунетти мог бы сказать то же самое. Но помалкивал, — любопытно, что она выдаст дальше.
— Не стану отрицать, гомосексуалистов он не любил. Все, кто с ним работал, имели возможность в этом убедиться. Но вовсе не потому, что втайне опасался подобного в себе самом. Я прожила в браке с этим человеком два года, и уверяю вас, в нем не было ни малейших признаков гомосексуальности. Думаю, он не принимал подобных вещей просто потому, что это оскорбляло его представление о мировом порядке, некую платоновскую идею о назначении человека.
Брунетти случалось слышать и более странные резоны.
— Его неприязнь распространялась и на лесбиянок?
— Да, но больше его все-таки раздражали мужчины— может быть, потому, что они, как правило, не дают себе труда это скрывать. Думаю, лесбиянки его скорее возбуждали. Как и многих мужчин. Но кажется, мы беседуем не совсем о том.
За свою полицейскую жизнь Брунетти случалось беседовать со множеством вдов, многих приходилось и допрашивать, но мало кому из них удавалось так объективно, даже отчужденно говорить о собственном муже. И он силился понять, в чем тут дело — в самой этой женщине или в муже, которого она оплакивает.
— Может быть, о каком-то мужчине — из «голубых» — он говорил с особенной неприязнью?
— Нет, — не раздумывая, ответила она, — Все зависело только от того, с кем он работал в данный момент.
— А он не избегал работать с ними?
— В музыкальной среде этого никак не избежать, их ведь слишком много. Хельмут не любил их, но работал с ними, когда было нужно.
— А скажите, во время работы он обращался с ними как-то иначе, не так, как с остальными?
— Комиссар, я надеюсь, вы не пытаетесь выстроить сценарий убийства на гомосексуальной почве — кто-то якобы убил Хельмута из-за обидного слова или расторгнутого контракта?
— Людей убивали из-за меньшего.
— Это незачем обсуждать, — отрезала она. — О чем вы еще хотели спросить?
Он колебался, стыдясь задать следующий вопрос. Уговаривал себя — он все равно что священник или врач, и то, что ему скажут, дальше него не пойдет, — и знал, что это неправда, что чужая тайна не остановит его, если выведет на того, кого он ищет.
— Мой следующий вопрос не столь общий и не затрагивает его воззрений. — Он умолк, надеясь, что она поймет намек и сама что-нибудь расскажет. Но помощи не последовало. — Меня интересуют ваши взаимоотношения с мужем. В них не было ничего необычного?
Он отметил, что она с трудом усидела в кресле. Но вместо того, чтобы вскочить, уперлась правым локтем в подлокотник кресла и несколько раз провела средним пальцем по нижней губе.
— Если я вас правильно понимаю, вас интересуют наши сексуальные взаимоотношения.
Он кивнул.
— Вы отдаете себе отчет, что я могу и возмутиться — на что это вы намекаете, говоря о необычном, да еще в такие дни и с учетом его возраста? Но я просто отвечу вам, что нет, ничего «необычного», как вы выразились, в наших сексуальных отношениях не было, и это все, что я намерена вам сообщить.
Что ж, он спросил— она ответила. Правду ли — это вопрос уже совсем из другой области, в которую лучше не лезть.
— Не было ли у него, на ваш взгляд, каких-нибудь особых осложнений с кем-нибудь из исполнителей, занятых в последнем спектакле? Или вообще с кем-то из его участников?
— Особых— нет. Режиссер— известный гомосексуалист, и про сопрано тоже поговаривают.
— Вы кого-то из них знаете?
— С Санторе у меня знакомство только шапочное— здоровались, когда встречались на репетициях. Флавию я знаю, но не слишком хорошо — мы виделись в гостях и немного разговаривали.
— Что скажете о ней?
— Превосходная певица. И Хельмут был того же мнения, — ответила она, словно не поняла намека.
— А как человек?
— Человек она, по-моему, прекрасный. Может, иногда у нее с юмором неважно, но в целом с ней очень приятно общаться. И она очень неглупая — что большинству певцов вообще-то несвойственно. — Она совершенно очевидно уходила от ответа, изображая непонимание, значит, прямого вопроса не миновать.
— Так что же о ней поговаривают?
— Я никогда не придавала этим слухам такого значения, чтобы в них вникать.
— А ваш муж?
— Думаю, он в них верил. Нет, неправда. Я знаю, что он верил в них. Он как-то высказался на этот счет. Не помню уже, что именно он сказал, но из этого стало ясно, что он в них верит.
— Но вас он в их справедливости так и не убедил?
— Комиссар, — проговорила она с нарочитой кротостью, — я не уверена, что вы правильно понимаете мои слова. Дело вовсе не в том, удалось Хельмуту убедить меня в правдивости этих слухов или нет. А в том, что для меня они ровным счетом ничего не значат. Так что я напрочь забыла о них, пока вы сами не напомнили.
Никоим образом не выдав своего одобрения, он спросил:
— А Санторе? О нем ваш муж ничего такого не говорил?
— Ничего, что бы я запомнила. — Она зажгла следующую сигарету. — На этот предмет у нас с ним были разные мнения. Я не желала мириться с его предрассудками, и он это знал, так что с обоюдного согласия мы избегали дискутировать на эти темы. Хельмут был настолько профессионалом, чтобы откладывать в сторону личные пристрастия, когда дело касалось музыки. Это качество мне в нем очень нравилось.
— Вы были ему верны, синьора? Этот вопрос она явно предвидела.
— Да, пожалуй, — ответила она после долгого молчания.
— Боюсь, мне будет сложно истолковать ваше высказывание, — осторожно заметил Брунетти.
— Все зависит от того, как понимать верность.
Да, кажется, так, хотя, слово «верный», кажется, вполне однозначно, даже в Италии. Устал он от этих игр.
— Вы имели сексуальные контакты с другими мужчинами, пока состояли с ним в браке?