Смерть В. М. Гаршина
I
В бесконечной веренице всяких степеней и качеств тех психических страданий, которыми изнурено почти все современное культурное общество, есть один род такого психического недуга, особенности которого, мне кажется, весьма приметны в жизни В. М., главное, в его удивительной смерти. Этот род недуга, именуемый "параличом воли", выяснен в одном из научных писем г. Эльпе, [1] в его возникновении и последствиях, следующим образом: "Всякое психическое состояние, чем бы оно ни порождалось, стремится перейти в движение, во внешнее действие, характеризующееся разнообразными изменениями во всех так называемых физиологических отправлениях нашего организма". "Эти отправления суть внешние показатели внутреннего психического состояния. Физиологические внешние отправления понижаются или повышаются в своей интенсивности сообразно с интенсивностью психического настроения, стремящегося перейти во внешнее действие". Но представьте себе, что вследствие каких бы то ни было причин (о них речь будет ниже) это стремление (отразить психическое состояние во внешнем движении, поступке) сокращается до нуля, тогда становится невозможной и зависящая от психического стремления внешняя деятельность, например деятельность мышечной системы. При этом как "мышечная система, так и все органы движения могут пребывать в совершенно нормальном состоянии, в таком же нормальном состоянии могут находиться и умственные способности, но за отсутствием стремления выразить потребности психического настроения в действии — действия этого не будет". Паралич воли есть поэтому прекращение, смерть самого желания выразить в действии то, что наполняет душу, причем, однако же, "могут сохраняться все умственные способности в совершенно нормальном состоянии".
Человек, захваченный этим недугом, может переживать удивительно мучительные минуты…
"Он желает и внутренне стремится, как никогда прежде, исполнить то, что считает возможным, что считает своей обязанностью, но его умственная сила неизмеримо превосходит не только способность действовать, но даже пытаться действовать… он понимает, он видит свой долг, — но не может его выполнить…"
"Больной сознает необходимость деятельности. Рассудок говорит ему, что это нужно сделать", физическое состояние организма нисколько тому не препятствует, мышечная система здорова, органы движения также, стоит только попытаться, но этого-то побуждения, стремления и нет.
"Знаю, что это нужно, — говорил Эспиролю один из его пациентов, страдавший параличом воли, — и не могу! Ваши советы разумны, и я желал бы последовать им, но заставьте меня хотеть это сделать, так хотеть, чтобы я не мог этого не сделать. Я вижу, что у меня не хватает только воли желать, так как рассудок мой сохранен и я знаю, что я должен делать".
"…Некоторые из нерешительных характеров, хоть и очень немногие, бывают таковыми именно вследствие богатства идей: сравнения мотивов, рассуждение, взвешивание последствий образуют чрезвычайно сложную мозговую работу, в которой стремления к действию задерживаются друг другом…"
"…Нет такого ощущения, чувствования, такого, наконец, впечатления, которое бы не стремилось перейти в действие, которое бы не отражалось на мышечной системе. Но если вследствие какой-нибудь причины соотношение это нарушено, тогда мышечная система, при самом нормальном, здоровом состоянии, мало того, что может оказаться непригодной для самых насущных своих назначений, — но может породить ряд действий, в высшей степени нецелесообразных и прямо противоположных тем, которые желательны и необходимы".
Вот в каком облике рисуется нам человек, отягченный недугом паралича воли, и если мы на минуту припомним кое-какие подробности ближайших к смерти Гаршина минут, то не можем не увидеть, что в обстоятельствах этой смерти есть все признаки этого недуга. Как бы ни было неотразимо для Гаршина медленное, упорное развитие его пессимистических идей, — сильные впечатления его личной жизни были для него настолько благоприятны, что самое логическое развитие в нем пессимистической мысли о суете сует вообще не могло бы лично его убедить в том, что он-то и должен отдать себя на жертву логически развившихся идей. Каждая написанная им строчка имела внимательного и любящего читателя; общество, в котором он жил, было общество, почти все состоявшее из людей, которые его понимали, общество лучшее и, кроме того, любящее его. Все это, — если мы вспомним кое-что из характеристики описываемого психического состояния, — не только не звало его к смерти, не доказывало ему, что все суета сует, — но,!!!!! напротив, звало жить, обязывало действовать, переполняло его мысли обилием идей, и он, — как больной Эспироля, — знал, что нужно делать, что дела много, но не мог ощутить желания, хотения, утратил способность стремления отражать в каком-нибудь действии обилие мыслей; мыслей была тьма, и сознание обязанностей огромное, но все это было как бы закупорено в закупоренном сосуде; он не только не мог логически додуматься и дойти во имя пессимистических идей до мысли о смерти, — но, напротив, знал, что ему надобно откупорить самого себя, как больной жаждал поставить себя в положение, которое бы разбило эти крепкие стенки бутылки. В убеждении выйти из такого положения он собрался ехать на Кавказ, и накануне его смерти, за несколько часов до нее, в его квартире было уже все уложено, завязано, упаковано. Он чувствовал, что его, как того же больного Эспироля, надо заставить хотеть, надо взять, посадить в вагон и увезти. Вот его желания, необходимые ему, желательные ему всем обилием мыслей, но недуг заставляет его поступить прямо противоположно этим истинным его желаниям. Он знает, что ему надо жить, но нет в нем тени хотеть жить: с обилием мыслей, с обилием доводов, убеждающих его в этой необходимости жить и исполнять свои обязанности, он падает с лестницы, как камень, не зная, что с ним творится, и думая, наверно, о том, что надо жить, ехать на Кавказ, что все готово. Это — как бы одна голова, живущая полною мыслей и желаний, намерений, но лишенная всего остального аппарата человеческого организма, покоряющаяся внешнему толчку, двигающаяся сообразно его силе и катящаяся туда, куда влечет ее этот толчок, тогда как мысли, наполняющие голову, не имеют с этим толчком ни малейшей связи.
Я знаю, что сравнение, сделанное мною, грубо и неприятно, — но в таком грубом виде, я думаю, легче удержать в памяти общее представление об этом недуге, а это необходимо ввиду того, что ниже мы попытаемся выяснить признаки именно этого недуга в жизни и в литературной деятельности В. М. Теперь обратимся к выяснению вопроса о том, какие именно причины могут довести нормального, физически здорового человека до такого невероятного психического состояния?
Причин, перечисленных г. Эльпе в его научном обозрении, указано великое множество — от неумеренного употребления опия до чуткости к страху и т. д. Но мы здесь их перечислять не будем, а остановимся только на одной, имеющей для нас самое существенное значение.
"Когда ребенок, — говорит г. Эльпе, — не знает с детства себе другой клички, кроме злого, гадкого, когда отовсюду он слышит себе предсказания: "из него выйдет разбойник", "быть ему в каторге" и т. д., то нередко он и действительно становится таковым: достаточно ничтожного повода, чтобы внушенная идея проложила себе путь в жизни. Точно так же бывает и тогда, когда ребенку внушается недоверие к своим силам, способностям, когда это внушение поддерживается в нем всем ходом его воспитания; в душе ребенка зарождается сомнение в своих силах; ему кажется, что он действительно "не может" и не способен, и затем является сознание бессилия, переходящее в слабость действия". Указав, таким образом, значение внешних влияний на отдельную личность, г. Эльпе говорит и о значении таких же внешних влияний и в психическом настроении общества и, следовательно, каждого живущего в этом обществе человека. "Когда обществу устами его авторитетнейших представителей внушается, на разные варианты, но всегда настойчиво, мысль о его слабости, беспомощности; когда печатным словом и иными способами с особенным усердием бракуется всякое начинание своего, родного; с особенным удовольствием подчеркивается и размазывается та или другая неудача; поднимается на смех малейшая попытка к самостоятельности; когда атмосфера, в которой живет и дышит общество, насыщается недоверием к своим силам; когда только и слышится: куда нам, где нам; тогда это внушаемое недоверие исподволь переходит в действительное бессилие и постепенно понижает энергию общественной жизни — деятельности, приучает общество к мысли, что оно действительно беспомощно, что оно не может жить без помочей". Оставляя в стороне особенность и качества тех внушений, которые отмечает г. Эльпе, и взяв из вышеприведенного отрывка только то, что объясняет факт нравственного общественного бессилия, — мы увидим, что вообще тон общественной жизни, влияния, преобладающие в нем, однообразие и, главное, настойчивость этих влияний, разнообразие средств, которыми они проводятся в общество, и непрестанное однообразие в сущности этих влияний, — все это может развить в человеке, живущем среди этих влияний, точно такие же симптомы психического недуга, точно так же парализовать волю, привести это расстройство к тем самым последствиям, к которым приводят и другие, перечисляемые г. Эльпе, причины недуга: опиум, страх а т. д. Все эти выводы г. Эльпе делает, ссылаясь на авторитетные европейской науке имена, — и мы, простые смертные, не можем сделать ничего иного, как принять их за выводы, достоверные и для нас поучительные. Попробуем же теперь, пересмотрев факты жизни и литературной деятельности В. М., — отметить и в том и в другом значение внешних общественных настроений и веяний, которым он, как человек известного времени, родившийся и живший в известные годы, невольно должен был, как и все его сверстники, подчиняться и покоряться. Не значат ли что-нибудь эти веяния и внешние влияния известного времени в развитии в нем того недуга, который довел его до возможности поступать совершенно противоположно желательному?..