Мосье Жиль сочувственно покачал головой:
— Ах эти самолеты! В скверную погоду в них так укачивает, так укачивает. Мне самому пару раз бывало не на шутку скверно.
— Как говорится, революция в желудке, — сказал Пуаро. — Но как пищеварительный аппарат действует на тончайшие мозговые извилины! Когда со мной приключается морская болезнь, я, Эркюль Пуаро, — тварь без серых клеточек, без системы, без метода — так, ничем не примечательный экземпляр с интеллектом ниже среднего! Это заслуживает сожаления, но что поделать! Но раз уж мы заговорили об этом, как поживает мой друг Жиро?
Разумно пропустив мимо ушей «заговорили об этом», мосье Жиль ответил, что Жиро идет от успеха к успеху.
— Он работает с неимоверным рвением. Его энергия просто неистощима.
— Так было всегда, — подтвердил Пуаро. — Он бегал взад и вперед. Он ползал на всех четырех. Он был здесь, там и повсюду. Ни на мгновение не останавливался поразмыслить.
— Ах, мосье Пуаро, вы немного преувеличиваете. Вам больше по душе такой человек, как Фурнье. Он — новейшей школы, увлечен психологией. Это должно вам нравиться.
— Мне и нравится. Да-да.
— Он очень хорошо говорит по-английски. Поэтому мы и послали его в Кройдон. Весьма интересное дело, мосье Пуаро. Мадам Жизель была одной из самых известных личностей Парижа. И такое невероятное убийство! Отравленный шип, духовая трубка — в аэроплане! Только подумать! Да могло ли такое произойти на самом деле?
— Вот-вот, — воскликнул Пуаро. — Совершенно верно. Вы попали в точку. Прямо в яблочко… А, вот и наш друг Фурнье. Я вижу, у вас новости.
Всегда несколько унылый Фурнье был возбужден и нетерпелив.
— Да, новости. Грек Зеропулос, торговец древностями, сообщил, что продал духовую трубку с набором этих самых стрелок за три дня до убийства. Я собираюсь, мосье, — он почтительно поклонился шефу, — немедленно побеседовать с этим человеком.
— Всенепременно, — поощрил его Жиль. — Мосье Пуаро с вами?
— Если позволите, — откликнулся Пуаро. — Это интересно, очень интересно.
Лавка мосье Зеропулоса находилась на улице Сент-Оноре. Это было процветающее заведение по торговле древностями. Порядочное количество утвари из Раги[42] и прочей персидской керамики. Одна-две луристанских[43]бронзы, изрядное количество безвкусных ювелирных изделий из Индии, полки шелков и вышивок различного происхождения и масса ничего не стоящих бус и дешевых египетских фигурок. В таком заведении можно за миллион франков получить вещь, стоящую полмиллиона, или за десять франков — нечто ценой в пятьдесят сантимов. Основной клиентурой его были американские туристы и многоопытные знатоки.
Мосье Зеропулос, плотный низенький человечек с черными бусинками глаз, безостановочно сыпал словами.
Джентльмены из полиции? Он счастлив их видеть. Может быть, они зайдут в его кабинет? Да, он продал духовую трубку и специальные к ней стрелы — южноамериканскую редкость, — вы понимаете, джентльмены, я… я торгую всем понемногу! У меня есть и свои пристрастия. Персия — мое пристрастие. Мосье Дюпон, достопочтимый мосье Дюпон может за меня поручиться. Он всегда приходит посмотреть мою коллекцию — новые приобретения — и высказать суждение о подлинности некоторых сомнительных вещей. Какой человек! Какая ученость! Какой глаз! Какое чутье. Но я уклонился в сторону. У меня есть коллекция — моя драгоценная коллекция, которая известна всем знатокам — и у меня также есть — ну, откровенно, господа, назовем это хламом! Хлам из дальних стран, всего понемногу — из Южных морей, Индии, Японии, Борнео.
Откуда угодно! Обычно на эти вещи у меня нет твердой цены. Если кто-то проявляет интерес, я смотрю сначала, что представляет собой покупатель, и потом называю сумму — он естественно торгуется, и в конце концов я получаю только половину. И даже это, должен признать, чрезвычайно выгодно. Эту дрянь я покупаю у моряков обычно очень дешево.
Мосье Зеропулос перевел дыхание и, довольный собой и своей значительностью, радостно продолжил словоизвержение:
— Эта духовая трубка лежала у меня довольно долго — может, года два. Вон в той витрине — вместе с ожерельем из каури[44], головным убором индейца, парочкой плохоньких деревянных идолов и никудышными нефритовыми бусами. Никто на нее не глядел, никто не замечал, и вдруг приходит этот американец и спрашивает, что это такое.