Но утром стало не до этого.
Каким-то образом он забрел в угол холла и остановился перед большим зеркалом в стильной раме. Высокий, ладно сложенный мужчина в легких летних брюках и свободной трикотажной рубашке. На ногах мокасины, в глазах линзы на пять диоптрий, на висках седина. Хотя волосы были его всегдашней гордостью, густые и темные. Он и стригся всегда у одного мастера — лысого Геннадия, умевшего придать его непослушной шевелюре некую строгость и, одновременно, шик. Но виски действительно поседели, он даже знал, когда именно.
Тьфу! Ну не идиот ли? Стоит самоуверенным болваном, покачиваясь с носков на пятки, и любуется собой в зеркале, словно Нарцисс! О прическе и седине размышляет. Палий осторожно оглянулся. Слава богу, никто не заметил, а то непременно высказались бы. Такие друзья, разрази их гром!
Он потушил сигарету в какой-то хромированной плевательнице и принялся бродить вдоль дверей в гостиную и библиотеку. Туда-сюда, туда-сюда. Прошел Борис, глянул озадаченно, но ничего не сказал, только включил лампы под потолком. И, словно только этого она и дожидалась, вышла Женя. Палий сразу понял — что-то случилось. Что-то, что перевернуло её жизнь. Ужасное и непоправимое. Потому что лицо её стало другим, и плечи, и руки. Ему стало страшно за неё.
Его искали и звали, потому что наступала его очередь, но ему было плевать, он не мог сейчас оставить её с таким лицом, плечами и руками, и он тащил упирающуюся Женю куда-то в заросли гортензии, и не давал ей вернуться в дом и забиться в свою комнату, отгороженную от всего мира желтым одуванчиком. Он буквально швырнул её на жалобно вздрогнувшую скамейку и скомандовал:
— Говори!
Женя озабоченно почесала нечаянно ушибленный им бок. Вернее, не бок, но это неважно, и пожала плечами:
— Я узнала много нового. Но пока мне сложно рассказать об этом даже тебе. Я должна привыкнуть.
И он бегал вокруг неё, картинно всплескивая руками, и втолковывал, что есть вещи, которыми обязательно нужно с кем-то делиться, как горстью конфет «морские камушки», как апельсином, как… А она внимательно следила за траекторией его передвижений и послушно кивала головой. Поэтому он сел рядом с ней, и им показалось, что хлипкая скамья сейчас переломится пополам, окончательно погребая их под своими обломками, а потом набежит пенистая вода и смоет все это безобразие. Но скамья выдержала, он перестал орать (он, оказывается, орал!) и они принялись молчать. В этом молчании было спасение.
Как ни странно, первой заговорила Женя. Вернее, она сначала засмеялась, и Палий испугался, что у неё начнется истерика. Но ей было не до истерик, она уже прошла эту фазу. Не могла она сейчас позволить себе быть слабой, хотя очень хотелось.
— Митька, — почти торжественно сказала она. — У меня была причина.
— Причина чего? — удивился Палий.
— Причина треснуть Сашку Вершинина мечом по башке. Вполне такая весомая причина.
— У тебя? — тупо переспросил он и сам же возмутился: — С ума сошла! Какая у тебя могла быть причина?
— Обычная, Митя. Деньги. Тридцать тысяч баксов. Или даже больше.
Он с изумлением посмотрел на неё. Почесал затылок. Потом хлопнул себя по лбу и вскричал:
— Так ты — киллер! И Сашку тебе заказали! Ну, ты, мать, крута….
— Не паясничай, пожалуйста, — невольно улыбнулась она, и боднула его головой в плечо. — Никогда от вас, баламутов, серьезности не дождешься!
— Ну, тогда или рассказывай все внятно, или я буду развивать эту тему. Итак, ты из-за своей патологической рассеянности потеряла пистолет, и решила действовать подручными средствами. Взяла меч…
— Нет, Митя. Мне Караваев расписку показал. Марк брал в долг у Сашки эти проклятые баксы. Год назад.
— Что? — изумился Палий. — Марк у Сашки? А ты знала об этом?
— Нет… — она посмотрела в небо, хотя оно её интересовало меньше всего. — Но я думаю, что этот майор мне все равно не верит. Я бы на его месте тоже не поверила. Там в расписке было условие…