За шаг до машины я откусил от батона, а поравнявшись с дверцей водителя, резко вынул пистолет и с размаху припечатал рукояткой по виску того, кто курил. Куряка только крякнул и отвалился в сторону.
— Предупреждал же тебя наш Минздрав, — сказал я, открывая дверцу и отталкивая тяжелое тело.
«Птица» оказалась тачкой широкой. И кстати. Между передними креслами оказалось достаточно места, чтобы водилу-громилу спихнуть на заднее сиденье.
Только я успел затолкать водилины ноги с глаз долой, как из табачной лавки появился его напарник и направился к машине. Тут уж дело пошло на секунды, и меня спасло от расстрела только то, что стекла у «птицы» были затемненные и подошедший подмены не заметил. Он открыл дверь и нырнул в салон. Куда он дальше нырнул — его дело. Он плюхнулся на сиденье, не глядя в мою сторону; зато я на него смотрел внимательно. Успел увидеть тонкий и кривой, будто ятаган, профиль и высокий лоб под черными кудрями. «Макарова» я заранее перехватил в левую руку. Замахнулся и влупил высоколобому рукояткой в переносицу. Нырнул высоколобый в омут бессознательного уже с выпрямленным профилем. Закрыл глаза, голубчик, откинулся на сиденье. Из носа потекла кровушка…
— О'кей! — сказал я в пространство. — Что мы теперь имеем?
Мы, то есть я, имели теперь двух отрубленных мордоворотов, и стоило, пожалуй, пройтись по их карманам и убедиться, что пострадали не мирные французские граждане, остановившиеся купить табачку, а соратники киллера Пьера по злому умыслу.
Нет, это оказались не мирные курильщики. У каждого в кармане имелось по здоровенному наганищу внушительного калибра. Пришлось произвести конфискацию. Гангстеры покуда не шевелились, но дышали, оставались живыми. И еще, слава Богу, в их карманах не оказалось никаких полицейских удостоверений. Зато была «труба». По ней могли позвонить в любую минуту и поинтересоваться, как идет слежка…
Я достал свою трубку, набрал номер Гусакова и тут же услышал его голос:
— Остановись возле табачной лавки перед белой машиной. Я — в ней.
— Через пять минут, — ответил мсье Коля.
Пять минут длились вечно.
Действовать следовало быстро. «Труба», которая лежала в кармане одного из ублюдков, запикала как раз тогда, когда подъехал Николай Иванович. Время наше кончалось прямо на глазах.
Я велел мсье Коле бежать в дом, а сам постарался, как смог, связать отрубленных так, чтобы они быстро не развязались. Провозившись с десяток минут, я постарался выползти незаметно, хотя в этой части улицы французский народ появлялся редко. Я вбежал на крыльцо и вступил в прихожую. Марина стояла с сумкой в руках, и еще две стояли возле ее ног. Она была стремительна и прекрасна, честное слово! Чуть в сторонке от Марины находилась и моя трухлявая сумочка.
— Марина, садись в машину! — кричал Коля из гостиной. — И уезжай! Возьми Сашу.
Войдя в комнату, я увидел Николая, шарящего по полкам, собирающего какие-то бумажки.
— А ты? — спросил я. — Могу я помочь?
— Да, — согласился Коля. — Надо все добро из подвала поднять наверх.
— Как ты поедешь? Куда мы вообще едем?
— Марина знает куда! Я сейчас подгоню тачку и погружу.
— Где ты эти тачки берешь?
— Тачек в Европе много. Хоть жопой ешь.
— Так я тебе помогу.
— Нет, ты лучше уезжай. Ты поможешь ящики к двери подтащить из подвала, а после уезжай. Я управлюсь. Ты за Марину отвечаешь.
— На кой черт нам столько оружия?
— Оно-то нам теперь только и нужно. И еще — следов нельзя оставлять.
— Ладно.
Мы таскали ящики, потели, расшибали лбы и коленки.
— Все, кажется, — сказал мсье Коля, а я ответил:
— Ухожу. Ты тут не умирай.
— Постараюсь. Сам не умирай.
Марина ждала меня в гусаковской тачке, сидя за рулем. Я сел рядом с ней, и она погнала машину прочь. Белая «птица» осталась скучать возле лавки. Ублюдки небось уже вылупили глаза, зашевелились. Перегнувшись на заднее сиденье, я достал свою сумку и проверил содержимое. Афганский нож блеснул, появившись среди шмоток. Можно было не беспокоиться. Я и сидел рядом с Мариной, молчал, не рыпался. Между Вольтером и стариком таджиком одна разница. Вольтер учил только словами, а старик таджик еще и оружием.
— А елку он догадается выключить? Огоньки то есть.
— Что? Елку? — Марина глянула на меня мельком; кажется, она не поняла вопроса; да я и сам его не понял.
— Не знаю. Нет. Сложно сказать, — ответила она.
Не хотелось им, гадам и ублюдкам, оставлять красоту.
Довольно скоро мы оказались за пределами города и понеслись по скоростной дороге. Если в центре Парижа я ориентируюсь довольно хорошо, то за пределами старого города моментально теряю представление о местонахождении… И слава Богу! А то я последнее время слишком хорошо знал, где нахожусь. У местонахождения моего есть отличное емкое русское название со второй буквой «о»!..
Мы ехали около часа, ехали молча. Дорога запетляла по полям и пригоркам. Почти стемнело, и я различал только эти особенности ландшафта. Скоро мы оказались возле ворот небольшой усадьбы.
— Отвори ворота, — попросила Марина. — Они не заперты.
Я выбрался из машины. Решетчатые ворота действительно оказались без запоров. Я толкнул одну из створок, петли жалобно скрипнули.
Через пять минут мы уже входили в дом.
Узкая тяжелая дверь вела в обширную залу с камином. Марина включила свет и пообещала разобраться с системой отопления. Как это у нее получится, я не знал. Я подошел к камину и попытался поджечь дрова, лежавшие там аккуратной стопкой. Найдя заготовленные лучины и достав из кармана зажигалку, я порядком повозился; все-таки огонек не умер, стал карабкаться по дровишкам. Скоро полешки весело трещали и возле камина стало тепло и уютно. Марина принесла бутылку красного вина и пару фужеров. Мы сели возле камина, пододвинув кресла, и стали пить вино, не зная, что делать: то ли вести философские или любовные беседы, то ли беспокоиться о судьбе Гусакова, который…
В итоге мы не успели ни того ни другого. Во дворе вспыхнули фары подъехавшей к дому машины. Я было дернулся, схватившись за пистолет, но Марина встала и спокойно произнесла:
— Это Коля, — и оказалась права.
Тот почти вбежал в дом. Видок у мсье был еще тот: волосы стояли дыбом, плащ застегнут криво. Чувствовалось, Николаю Ивановичу давненько не приходилось заниматься погрузо-разгрузочными работами в таком объеме. Он почти упал в кресло, в котором перед этим сидела Марина, схватил бутылку и сделал долгий глоток прямо из горлышка.
— Кайфуете? — спросил, откинувшись на спинку кресла. — Работает отопление? Марина?! Прошлый раз были проблемы.
— Вроде бы батарея нагревается, — ответила кузина.
— Это хорошо, — кивнул мсье Коля и сделал еще глоток. — Мы сейчас перетащим ящики в сарай, — сказал Гусаков после паузы. — А после отправимся Александра Евгеньевича вывозить.
— У него тоже проблемы?
— Похоже, за нас взялись основательно. Этим гондонам траханым, думаю, и полиция помогает. Они и нам помогают, но им больше. Наводят! А после инцидента на ферме ни одна газета, ни один телеканал… Что тут скажешь! Надо Габриловича вывезти.
— А те, в белой тачке? Голоса не подавали?
— Нет. Ты их хорошо уделал.
Мы выпили еще вина, а после с полчаса возились с оружием, перетаскивали тяжелые ящики в сарай с высокими потолками, чисто подметенный, пахнущий одновременно всеми видами крестьянской жизни — немного стружками, немного сеном, немного навозом. Таскали мы оружие из пикапа, чудесным образом появившегося у Гусакова, оставив лишь пару ремингтонов, пару чешских пистолетов и пару гранат на всякий пожарный случай. Еще я набрал обойм для «Макарова», рассовал их по карманам.
Гусаков позвонил по «трубе» Габриловичу и, когда тот ответил, произнес лишь одно слово:
— Выезжаем.
Я так и не понял, почему Габрилович не мог сам приехать? То ли у него тачки кончились, то ли предстояло помочь добро вывезти. Все это было не мое дело, я и не спрашивал.