— Наша друга жёна! — орал X.
— Жёна русска наша друга! — орал Z.
Гусаков же смотрел затравленно. Пока мы выносили из пикапа свертки и пакеты, привезенные им из города, из дома доносились гыки и рыки горцев.
А Марина совсем не смутилась. Наоборот, она хотя и краснела каждые десять минут, но общалась с пришельцами вполне уверенно и посматривала на них с инстинктивным женским интересом. Сергей-Есенин тоже зашел в дом, смутился и смылся на кухню помогать Марине.
X и Z закурили трубки, я помогал мсье Коле распаковывать пакеты, в которых оказались наши камуфляжи — красная с белой оторочкой шубейка Папы Ноэля и клоунский костюм.
— Дидку! — взревел X, увидев шубу.
— Морозко! — поддержал его Z.
Шубейка оказалась коротковата. К ней прилагались вьющаяся синтетическая бородка с усами и красный колпак. Гусаков примерять клоунские штаны на лямке не стал — с ненавистью швырнул их в кресло.
— Бред какой-то, — только проворчал Коля.
— Не бред, а праздник, — утешил я его. — Рождество и Новый год.
— Не думал, что придется клоуном помирать, — сказал Коля.
— Кто сказал — помирать! — не согласился я.
— А вдруг!
Югославы продолжали курить трубки, и ядовито-слоистые облака скоро заволокли пространство комнаты. Казалось, в доме испортился дымоход и это тянет из камина, который топился уже вторые сутки — мы только подбрасывали полешки.
Легким кивком мсье Коля предложил мне следовать за ним. Мы вышли во двор, и Николай Иванович сказал:
— Есть информация. Я не хотел объясняться при панславянах.
— Говори.
— Мне удалось сегодня созвониться с Корсиканцем.
— Ну!
— Вот тебе и — ну! Он говорил уклончиво. Говорил о недоразумениях, которые не должны мешать отношениям. Французы так всегда говорят — вежливо и холодно одновременно.
— Так какой вывод?
— Даже не знаю, старлей. Если можно договориться…
До этого момента мы стояли опираясь спинами о дверной косяк. Но неожиданно мсье Коля сел на ступеньку крыльца. Вышло это у него очень по-русски, трогательно, плакать захотелось. Я сел рядом и сказал:
— Убивать будем всех. Считай, не договорились. Твой друг лежит в земле со сломанными коленками. Убивать всех! Сразу. И того, кто из Кремля приехал на ваше место. Лучше случая не предвидится.
Гусаков порылся по карманам, достал пачку сигарет и предложил мне. Мы стали курить и молчать.
— Но брать штурмом, Саша, — с сомнением проговорил Коля. — Посреди Парижа штурмовать особняк!
— Коля, не бери в голову. Это их проблемы — посреди Парижа или нет. Когда нас гасить станут, небось про Париж не вспомнят.
— Все равно…
— Не все равно! Теперь у нас вообще выбора нет! Ты же их сам привез. Да и штурма настоящего не будет. — Я мотнул головой в сторону двери, за которой находились панславяне. — Они приехали разбираться с дедушкой Пьером. И если мы попытаемся уйти в сторону, нам первым кишки выпустят. Это первое. А паспорта? У панславян и наши паспорта, кстати. Привезли они их?
— На всех нас и на Габриловича. Со швейцарскими визами и шенгенской визой тоже.
— На Габриловича уже не надо… Когда отдадут?
— Завтра утром. Или днем. Перед тем как отсюда поедем.
— Ладно. Ты, Коля, песенку выучил?
— Какую песенку? — Гусаков даже вздрогнул от моего вопроса.
— Песенку про Папу Ноэля.
— А-а… — Мсье Коля расслабился и криво улыбнулся: — Нет еще. А ты?
— Папа Ноэль! У э тю, Папа Ноэль! — в четверть силы пропел я.
— Акцент очень сильный, — серьезно сказал Гусаков. — Может, обойдемся без песенки?
— Песенка заказана. Марина сценарий написала. Давай пантомиму под «фанеру»?
— Сумасшедший дом, — ответил Коля.
Мы поднялись и вернулись в сумасшедший дом, в котором панславяне, накурившись, тоже затягивали песню — тягучую, волчью какую-то песню горных славян, партизан; пятьсот лет славяне партизанили в горах против всех — против Папы Римского, немцев, австрияков, турков, греков, итальянцев, албанцев, мавров, венецианцев; песня партизан Иосифа Броз Тито воплотила в себе все столетия панславянской борьбы. К песне хотелось немедленно присоединиться и выть вместе.
Слопав с дюжину, наверное, свиных отбивных, приготовленных Мариной по случаю приезда новых боевых товарищей, X и Z долго ковыряли спичинами в зубах, метали свирепые взгляды во все стороны, после сказали:
— Благодаренье драгой русска жёна! — поднялись и вышли во двор.
— Куда это они? — глухо спросил Гусаков.
Марина только пожала плечами. Я предложил не обращать на них внимания — горные славяне знают, что делают.
Скоро в окошке, прорубленном из кухни во двор, мелькнул красно-желтый свет. Я подошел к окну, поинтересовался и вернулся к столу:
— Они костер запалили.
— Ну и слава Богу! — выдохнул Гусаков.
— Давайте репетировать, — с энтузиазмом предложила Марина, а Сергей-Есенин среагировал моментально.
— Я спать пошел, — сказал, вскочил из-за стола и убежал.
— Только костюмы наденьте, — велела Марина.
— А без костюмов нельзя? — поинтересовался я.
— Нельзя.
— Она права, черт возьми! — подал голос Гусаков, поднялся, сгреб в охапку клоунские манаточки и ушел переодеваться.
— Я же училась на режиссера, — объяснила Марина.
Она стояла возле меня. Я поднялся и поцеловал ее. Даже не поцеловал, а просто коснулся губами ее губ. Наши губы были сухие и спокойные.
Вернулся Гусаков, и, глядя на него, мы стали с Мариной смеяться. Да и он сам, наматерившись, стал смеяться вместе с нами. Я натянул шубейку, колпак и попытался присобачить бороду.
— Подожди! — Марина стащила с головы колпак и объяснила, как укрепляется борода с помощью резинки, — резинка цеплялась за макушку, натягивалась, и борода после этого держалась отлично. — А усы не обязательно, — согласилась Марина.
— Новый год на носу! — воскликнул мсье Коля. — Может, и не доживем. Давайте повеселимся от души…
— Папа Ноэль! Где ты, Папа Ноэль? У э тю! — пели мы с Колей, и я старался лишь обозначать ноты, вторя Гусакову, чтобы не выдать себя завтра акцентом.
Мы пританцовывали на месте, и танец наш казался нелеп и экзотичен одновременно. Этнография, сказал бы я. Что-то среднее между барыней, мазуркой и шотландской жигой.
— Хорошо, — произнесла Марина серьезно, — а теперь повторим.
Стол мы отодвинули к окну, и образовалась довольно большая площадка. Огонь горел в камине.
Языки пламени плясали вместе с нами. После некоторого количества танцевальных па начинался сольный номер Гусакова. В этот момент я должен буду снять с плеча красный, обклеенный блестками мешок и достать подарочек для дедушки Пьера, Корсиканца и их молодцев. Отличные новогодние подарки! «Макаров» с полной обоймой для себя, австрийский ГЛОК-18 для мсье Коли. То есть не для себя достать, а для них. Для них ничего не жалко… Афганский нож я собирался укрепить в рукаве. Так учил меня старик таджик. Это был бы последний вопрос и ответ одновременно. Но я не чувствовал… Не было колебаний пространства. Все-таки мы находились в Европе, а нож — это восточная мудрость. Париж и Европа призывали пить легкие вина, щекотать теток и гонять на тачках в Ниццу. Или другой вариант: тот, что ближе нам, — стрелять, убегать, догонять, врезаться, выскакивать, говорить «о'кей» и цепляться за жизнь…
Пока мы репетировали, братья славяне затушили костер и завалились спать в сарае возле поленницы, где их Гусаков и обнаружил, когда заволновался, не увидев в окошке ни костра, ни X с Z возле огня.
— Они лежат, закутавшись в плащи, и храпят.
— Может, они так привыкли? — предположила Марина. — Вообще-то они хоть и странные, но славные.