Дописав последнюю строчку, он перечитал заявление, сделал пару мелких исправлений, а потом поставил число и подпись.
— Написали? — не поднимая головы и продолжая что-то выводить ручкой по невидимой из-за барьера бумаге, хмуро и безразлично осведомился мент. На погонах у него виднелись облезлые до тусклого алюминия майорские звезды, и у Николая Николаевича вдруг возникла труднообъяснимая, но твердая уверенность, что этот хмырь ничего там не пишет, а просто разгадывает кроссворд или водит ручкой по воздуху, имитируя бурную трудовую деятельность. — Давайте сюда. — Он принял просунутый Ник-Ником в окошко листок заявления, бегло его просмотрел и поднял на заявителя сонный, недовольный взгляд. — А почему не указали номер машины, из которой стреляли?
— А паспортные данные того, кто стрелял, тебе не нужны, уважаемый? — внезапно подскочив к барьеру, с едва сдерживаемой яростью поинтересовался Дугоев. — Не было на ней номера, слушай! Совсем не было. Вы милиция…
— Полиция, — невозмутимо поправил майор.
— Да хоть гестапо! — окончательно распоясался вспыльчивый кавказец. — Номера машины вам напиши, бандита сам поймай… только не помни нечаянно, а то сам вместо него сядешь!
— Это непременно, — подтвердил майор. — За дебош в дежурной части и оскорбление сотрудника при исполнении тоже, между прочим, на нары можно загреметь.
Хорошо зная своего подопечного, опытный тренер без труда представил, что может произойти дальше. Слово за слово, и майор от угроз перейдет к действиям, здесь появится парочка сержантов, и вот тогда-то Черный Барс, который, похоже, только того и ждет, покажет себя во всей красе, заработав уже не десять суток, а сколько-то лет — сколько именно, зависит от того, как быстро менты сообразят, что надо уносить ноги.
В любом случае о поездке в Соединенные Штаты и схватке за чемпионский титул придется забыть; это будет крах — не только карьерный, но и финансовый, поскольку в этого кавказского забияку Николай Николаевич вложил практически все, что у него было.
— Тихо, тихо, — беря Марата за рукав и почти силой оттаскивая от пуленепробиваемой стеклянной клетки, в которой в данный момент находились целых четыре заинтересованно наблюдающих за происходящим мента, сказал он, — успокойся, не кипятись. Извините, — с просительной улыбкой обратился он к майору, — парень перенервничал. У него чемпионат мира на носу, тренироваться надо днем и ночью, напряжение, сами понимаете какое, а тут еще и это…
— Спортсмен, что ли? — поверх головы низкорослого тренера разглядывая Черного Барса, который, повернувшись к нему спиной и засунув руки в карманы, набычившись, сверлил яростным взглядом выкрашенную масляной краской стену, спросил майор. — Борец, наверное?
— Боями без правил не интересуетесь? — сказал Ник-Ник. — Это же Марат Дугоев — Черный Барс!
— Да ладно! — изумился мент. — Погодите, погодите… — Он снова заглянул в составленное Николаем Николаевичем заявление. — А вы, стало быть, его тренер? Николай Безродный? Так я ж вас помню! Вы у нас занятия по рукопашному бою проводили! Самбо там, дзюдо…
— Было дело, — сдержанно кивнул Ник-Ник.
Он не очень любил вспоминать тот период своей жизни, как, впрочем, почти все, что было с ним до сорока пяти лет. Фамилию Безродный ему дала какая-то лишенная проблесков фантазии тетка в детском доме — вернее, в доме ребенка, куда он попал после того, как его в месячном возрасте подкинули на ступеньки больницы в захолустном райцентре. В детдоме, где он воспитывался до окончания средней школы, ему приходилось несладко. Там, как в темном лесу, прав был тот, кто сильнее, а он уродился мелким и хилым, так что доставалось ему крепко. Именно поэтому, когда приехавший в райцентр по распределению выпускник института физкультуры открыл в городе секцию бокса, одиннадцатилетний Колька Безродный был одним из первых, кто в нее записался. Отработав положенный по закону срок, тренер уехал; секция распалась, а через месяц вместо нее в том же подвальном зале открылась секция самбо.
В боевых единоборствах Николай, кажется, нашел себя — во всяком случае, способности к этому делу у него были. Правда, мировых высот в большом спорте он не достиг — потому, наверное, что сильно разбрасывался, переходя от самбо к вольной борьбе, от вольной борьбы к дзюдо, а от дзюдо — к другим, более экзотическим видам боевых искусств. Когда в Советском Союзе запретили карате, он приобрел первый опыт подпольных занятий спортом; следующим шагом стало участие в боях без правил, и здесь он тоже был одним из тех, кто первым вышел на ринг. Его ловили, штрафовали, грозились посадить и однажды чуть было действительно не посадили; у него отобрали добытое потом и кровью звание заслуженного мастера спорта и запретили участвовать в официальных соревнованиях. В середине девяностых он, уже вышедший в тираж по возрасту, давал уроки столичной братве — солнцевским, люберецким и прочим быкам; к концу десятилетия его пригласили на работу спохватившиеся — как всегда, запоздало — «внутренние органы». Позже он тренировал офицеров ФСБ — без особого энтузиазма, ибо испытывал против этих «рыцарей плаща и кинжала» не менее стойкое предубеждение, чем против милиции, но добросовестно, потому что не умел работать спустя рукава, да и заведенные по ходу тренировочного процесса знакомства впоследствии могли оказаться весьма и весьма полезными.