Мистер Бертрам пробормотал что-то бессвязное. Я подошла, чтобы изучить плакат на стене.
— Действительно, Бертрам. Это не социальный визит. Пресса имеет право на получение информации, которая служит общественным интересам. Мы глаза и уши империи.
— Да, но, мисс Уилтон, Беатрис, они пытаются нас принять.
— Все особые случаи — ну, в настоящее время я не могу сказать больше — но все такие случаи были бы скрыты.
— Конечно. Конечно. Хотя, если весь здешний персонал имеет размеры нашего сопровождающего, сомневаюсь, что нам позволят что-либо увидеть сверх установленных ими пределов.
— Я могу задавать вопросы, Бертрам. Не недооценивай силу расследования.
— Но можете ли вы быть уверены в достоверности их ответов? — сказала я, не задумываясь.
— Я буду знать, — снисходительно ответила мисс Уилтон. — И тогда я смогу пойти дальше. Ты не могла бы понять.
Поскольку я ничего не могла сказать в ответ, не опустившись до ее уровня, я снова переключилась на плакат на стене. Это был вид с высоты птичьего полета, и все же способный видеть сквозь стены и крышу. Земли приюта были обширны. К моему изумлению, он больше напоминал загородный дом, чем больницу. На территории были разбросаны здания с длинными рядами отдельных жилых помещений для мужчин и женщин; и центральные здания, где, казалось, происходила какая-то семейная жизнь. Все это дополнялось привлекательными на вид хозяйственными постройками и спортивными площадками.
Мисс Уилтон подошла ко мне. — Озера нет. Я слышала, что эти места подражают роскошным домам, но без водного сооружения…
Я посмотрела на нее с удивлением.
— Моя дорогая Беатрис, я не думаю, что озеро подходило бы для приюта для душевнобольных.
Мисс Уилтон равнодушно взглянула на мистера Бертрама.
— Не думала, что приют окажется таким большим, — нарушила неловкий момент я.
— Мы считаемся маленьким учреждением, — сказал человек в дверях. Он был ниже среднего роста, аккуратно одет в твидовый деревенский костюм, в маленьких круглых очках. — Но ведь в Лондоне не всегда легко получить землю.
Мисс Уилтон обернулась. — Вы доктор Фрэнк? Это немецкое имя? Всегда держи их врасплох, — прошипела она Бертраму и мне.
— Нет, — сказал доктор на безупречном английском, — но мне часто задают этот вопрос. Коллективная паранойя вокруг немцев, охватившая население, мне кажется довольно увлекательной. Конечно, пресса, например, ваша газета, мисс Уилтон, вряд ли поможет делу.
Тouché, - подумала я, начиная симпатизировать этому маленькому человеку.
— Если вы присядете, я посмотрю, чем могу помочь.
Мисс Уилтон представила себя и Бертрама. Я была исключена как компаньонка и оставлена без имени. Затем она повторно изъявила желание совершить тур по заведению.
Доктор Фрэнк покачал головой. — Невозможно. Дни туров в Бедламе закончены. Мы предоставляем приют для наших пациентов. Мы — убежище от мира, который оказал на них столь жесткое давление. Мы не зоопарк.
— Как удобно для вас, — с сарказмом ответила мисс Уилтон. — Кто тогда наблюдает за наблюдателями?
— «Комиссия по Вопросам Невменяемости» (The Lunacy Commissioners — бывший государственный орган, учрежденный для надзора за приютами и благополучием психически больных людей в Англии и Уэльсе) может посещать нас в любое время дня и ночи без предварительной записи, — сказал доктор Фрэнк. — И они часто так делают.
Мисс Уилтон не находила слов.
Вам известен Закон о Невменяемости 1890 года? — продолжил доктор Фрэнк. — В наше современное время даже нищего трудно запереть в сумасшедший дом без освидетельствования.
— Но в стране полно приютов для умалишенных! — возразил мистер Бертрам.
— Действительно, — сказал доктор, — печальное отражение нашего времени. Но уверяю вас, каждый возможный пациент проходит самую строгую процедуру приема. Тут нет ошибок.
— Вы говорите, что в истории приютов, нежелательные члены богатых семей никогда не помещались в подобное место? — спросила мисс Уилтон.
— Можно сказать, что все наши пациенты являются нежелательными членами человеческой семьи, мисс Уилтон.
— Я не это имела в виду!
— Я знаю, и хотел бы ответить иначе, но, увы, эволюция подобных приютов прошла более чем одну неудачную фазу.
— Так это правда!
— Я могу заверить вас, что ни один современный приют не укрывает никого, кто не должен быть там.
— Но если бы кто-то был ошибочно допущен до 1890 года, он через 26 лет вряд ли мог вернуться к нормальной жизни, — отметила я.