– Я вас не подведу, – поза Лолы из нерешительной становится уверенной.
– Даже не сомневаюсь, – Вэл улыбается девочке, затем указывает обоим собеседникам на выход, точно зная, что именно проворчал бы отец: то же самое, что повторял постоянно как раз на случай, если кто-то когда-то объявится и будет их искать. Но теперь он мертв, и все ответы умерли вместе с ним. – Вы двое, наружу, сейчас же. Я хочу получить объяснения.
– По-прежнему любишь командовать, как я посмотрю, – смеется красавчик.
– Есть разница между тем, чтобы… – начинает Вэл, но фразу заканчивает Айзек.
– …командовать и руководить. И ты руководишь, – он приветливо улыбается, демонстрируя мелкие кривые зубы, которые выглядят тем не менее мило, в отличие от ослепительной усмешки спутника. Затем отодвигается в сторону и жестом предлагает тому идти первым: – Хави?
Красавчик открывает дверь, и Айзек с Вэл следуют за ним. Застегнутая на все пуговицы рубашка очкарика заправлена в брюки. Одежда вся мятая, но от него пахнет мылом, что гораздо приятнее резкого аромата одеколона Хави. Ни один из них не похож на копа или частного детектива. Полицейский не смог бы позволить себе такого дорогого костюма, а следователь вряд ли бы залился слезами при виде Вэл. Кроме того, они не просто знали о ней. Они знали ее.
Она ведет их за угол по веранде вокруг дома к той стороне, за которой располагается помещение для стирки. Не хотелось бы, чтобы отец Лолы случайно заметил их и решил присоединиться. Здесь висят качели, которые Вэл с отцом установили несколько лет назад. Хави присаживается на краешек, Айзек же продолжает стоять, наблюдая за ее действиями. Она прислоняется спиной к белым перилам и складывает руки на груди. Тогда он тоже плюхается рядом со спутником, отчего тот едва не падает, но в итоге откидывается назад. Немного забавно видеть, как пара взрослых мужчин начинает качаться, не зная, куда деть ноги. Комизм сцены немного разряжает обстановку.
Вэл принимается считать на пальцах:
– Раз: откуда вы меня знаете? Два: зачем явились сюда?
Айзек выглядит расстроенным, а Хави – обиженным.
– Откуда мы знаем тебя? Как будто ты сама нас не помнишь?
Она отрицательно качает головой, однако взгляд невольно прикипает к лицу очкарика. Невозможно отрицать чувство, что ей оно известно. На том же уровне, насколько известно, как дышать. Просто известно – и всё. Однако стоит задуматься об этом – и глубинное знание пропадает. Если принять факт существования Айзека, то возникает ощущение правильности. Но при попытке понять, откуда они знакомы, тут же вспыхивает паника, подобно тому, как сердце уходит в пятки, когда в темноте промахиваешься мимо ступеньки.
Закрытая дверь. Ничто не попадет внутрь, ничто не выберется наружу. Вэл делает глубокий вдох. Ей прекрасно известно, как дышать. Просто надумала себе глупостей.
– Я…
– О боже, это правда она! – восклицает незнакомый темнокожий мужчина и сгребает ее в объятия.
Она замирает. Сегодня посторонние то и дело выражали подобным образом сочувствие к потерявшей отца Вэл – намного чаще обычного, – но она хотя бы могла назвать по имени тех, кто ее обнимал. Этот же был полнейшим незнакомцем. Хотя, прижимаясь к его широкой груди и едва доставая ему до подбородка, она испытывает уверенность, что им доводилось оказываться в той же позе и раньше.
Вот только Вэл, несомненно, запомнила бы такого невероятного красавчика с выразительными темно-карими глазами, бритой головой и куда более стильно подстриженной бородой, чем у Айзека.
– Маркус, – очкарик встает, отчего качели резко накреняются.
– Ты же поедешь с нами на встречу? Пожалуйста, скажи, что поедешь! Я никак не мог поверить Айзеку, когда он заявил, что отыскал тебя, – мужчина, наконец, отпускает Вэл, держа ее за плечи на расстоянии вытянутых рук. Видимо, выражение ее лица достаточно красноречиво, и до незнакомца начинает что-то доходить. Он морщится, его жизнерадостность гаснет, черты смягчаются. – Боже, точно. Соболезную твоей утрате. Конечно же, тебе сейчас не до того. Я просто очень рад тебя видеть. Жаль, что при таких обстоятельствах, – он указывает на дом за спиной.
– Она тебя не помнит, – улыбка Хави насмешливая, но в его голосе слышится намек на горечь, словно вкус грейпфрута.
– Что? – Маркус отдергивает руки, будто обжегся. – Я… Что?
Вэл казалось, что смена выражений на его лице от восторженного к сочувственному была резкой, но переход к печали выглядит еще более явным. Сердце сжимается от боли при виде этой полнейшей грусти, искренней обиды. Боже, Вэл снова его ранила.