Мастерс смотрел в одну точку; видимо, он собирался с мыслями.
— Прекрасно! Это многое объясняет! — пробормотал старший инспектор. — Вот почему он чувствовал себя в конторе как дома, вот почему знает вас, вот как он проник в запертое помещение… Но все равно я не понимаю, как он оттуда вышел!
— Вышел? — повторил Шуман.
— Не вижу причин скрывать от вас, сэр. Когда мы приехали, Фергюсон исчез из здания, запертого с фасада и с черного хода. Каким образом он выбрался?
По лицу Шумана пробежала еле заметная тень, веки слегка моргнули. Такое же выражение Сандерс однажды подметил на лице члена парламента, которому хотелось выпутаться из серьезного затруднения, не компрометируя при этом себя.
— Тут я ничего не могу сказать. — Шуману как будто полегчало; он даже слегка развеселился. — Тот Фергюсон, которого я знал, волшебником не был.
Мастерс тут же набросился на него, как терьер, взявший след.
— Вы сказали, у вас возникли неприятности и Фергюсон «ушел». О какого рода неприятностях идет речь?
— Вряд ли они вас заинтересуют.
— Меня интересует все, связанное с Фергюсоном, сэр, — сурово заявил Мастерс. — Если бы я сумел выяснить, кто такой Фергюсон, чего он хочет и какое отношение имеет ко всему, что произошло, я подошел бы гораздо ближе к разгадке. Пожалуйста, расскажите о нем все, что вы знаете.
— Он скрылся с чужими деньгами. — Шуман брезгливо пожал плечами.
— Вы не подали на него в суд?
— Нет. Он уехал за границу. Не имею ни малейшего представления ни о том, что он делал у меня в конторе вчера ночью, ни о том, чего хотел и что имел в виду. — Шуман прищурился. — У меня ничего не пропало; все осталось на своих местах. Утром я беседовал со старшим клерком. Полная нелепость! Безумие какое-то. Трудно представить… Люди приходят в гости… на обычный званый вечер. — Последние слова он выговорил с трудом — возможно, из-за того, что у него пересохло в горле. — Нас отравили. Беднягу Хея закололи. В наших… в моем кармане обнаружили некие посторонние предметы. Мой бывший служащий проник в помещение моей фирмы — ничего не тронул, ничего не украл, разве что затеял бессмысленный маскарад. Потом, судя по вашему рассказу, исчез через запертые двери. Я должен вам верить, поскольку должен верить собственным глазам и ушам. Но мне интересно, как вы объясняете его появление. Кстати, Фергюсон… говорил что-нибудь обо мне?
Мастерс весь подался к Шуману и впился в него взглядом.
— Да, сэр, сказал две вещи. Сказал, что египетское правительство наградило вас орденом за то, что вы воспроизвели процесс бальзамирования Девятнадцатой династии. Для меня все это полная абракадабра. А еще назвал вас преступником.
— Первое утверждение соответствует истине. Второе — нет.
Наступило молчание.
— Неужели вам больше нечего сказать, сэр? — спросил Мастерс. — Вы не хотите опровергнуть?..
— Опровержением является вся моя жизнь, — спокойно заметил Шуман. — Полагаю, к моим словам следует проявлять больше доверия, чем к словам вора. Жаль, что я не подал на него в суд. А он… не посмел встретиться со мной лицом к лицу и повторить свои обвинения!
Доктор Сандерс подумал, что давно не слыхал столь убедительной речи. Однако в поведении Шумана просматривалась какая-то неуверенность. Когда египтолог опустил голову, Сандерсу опять показалось, что ему ужасно хочется что-то сообщить, но он не решается.
А Мастерс неожиданно решился на смелый выпад, который сделал бы честь и самому сэру Генри Мерривейлу.
— Мистер Шуман, — спросил он, — кто убил Хея?
— Не знаю! — с недовольным видом отмахнулся Шуман и продолжил: — Атропин — странный яд. Сегодня утром я прочел о его свойствах. А вчера ночью на себе испытал его действие. У меня были галлюцинации. Напротив меня находились фрески, а на полке лежали книги в ярких обложках. Вдруг мне стало ужасно смешно — показалось, будто фрески оживают, а надписи на книгах светятся. Кто-то входил в комнату, выходил из нее — какие-то фигуры…
— Мистер Шуман, кто убил Хея? — снова спросил Мастерс.
— Не знаю, — брюзгливо повторил хозяин.
Старший инспектор сник.
— Допустим! Теперь перейдем к отравленным коктейлям. Не стану скрывать, ваши показания совпадают с рассказом других свидетелей. Однако они высказали версию, будто яд — дело рук постороннего злоумышленника, который незаметно проник в квартиру Хея и влил атропин в бокалы в то время, когда они без присмотра стояли в гостиной. Как по-вашему, это возможно?
— Нет, сэр. Стаканы были чистыми. Я смотрел на них, когда Хей разливал коктейли.
— Ага! — с довольным видом воскликнул Мастерс. — Но как же атропин попал в напитки?
Впервые с начала разговора лицо Шумана исказила досадливая гримаса. Он прикрыл глаза рукой.
— Друг мой, я не мастер сочинять ловкие истории. По моему скромному разумению, дело кажется таким простым, что мне непонятны ваши затруднения. Вы уверяете, что добавить яд в напитки за три-четыре минуты, пока в гостиной никого не было, невозможно. Почему? Если я верно вас понял, все упирается в то, что вы не обнаружили атропина в шейкере. Но представьте себе такую картину: предположим, злоумышленник все же влил яд и в шейкер, и в бокал сэра Денниса. Мы выпили коктейль и потеряли сознание. У преступника развязаны руки, он делает свое черное дело: хватает зонт-шпагу и закалывает Хея. Так почему бы ему не вымыть шейкер, не наполнить его снова коктейлем, на сей раз безвредным, и не оставить там, где вы его нашли? В результате вы, как и рассчитывал преступник, решили, что атропин добавили потом, в каждый отдельно взятый стакан. И посему подозрение падает на одного из нас. Если бы не счастливое стечение обстоятельств: все мы видели, как смешивались коктейли, — мы, пожалуй, и сами начали подозревать друг друга!
Шуман говорил убедительно и энергично, в конце даже закашлялся. На лице его появилось озабоченное выражение.
— Разумеется, вы учитываете данную версию? — спросил он.
— О да, сэр, мы все учитываем, — ворчливо ответил Мастерс, — однако это не значит, что мы обязаны всему верить. Значит, вы считаете, что убийца Фергюсон?
— Вовсе нет! Я гораздо милосерднее Фергюсона.
Тучи за окнами сгустились, и стало совсем темно. Роспись на саркофаге едва различалась; мебель утратила свой цвет, занавески, медный горшок на трехногом столике у саркофага и все прочее растворилось во мраке.
Мастерс что-то записал и закрыл блокнот.
— Последний вопрос, — предупредил он, — и я вас оставлю, пока. Мне бы хотелось получить подробное описание внешности Фергюсона, каким вы видели его в последний раз. Мне нужны его адрес, его привычки, куда он уехал — словом, все. Надеюсь, вы выполните мою просьбу?
— Не сейчас. Мы ведь виделись восемь, а то и все десять лет назад; кроме того, я еще не совсем оправился. Но наверное, я сумею описать его. Фергюсон! Да, я расскажу о нем все, что знаю; я так же заинтересован в нем, как и вы. Понимаете, я считал, что он умер.
— Умер?
— Я пришлю вам его описание после обеда, сэр, — повторил Шуман, с усилием вставая с дивана. — А пока… прошу меня извинить.
Причину столь резкой смены настроения Сандерс не понял; впрочем, возможно, Шуману просто изменили силы. Его лицо побледнело. Он стоял, завернувшись в одеяло, и казался меньше ростом, но в то же время величественнее, чем когда лежал; особенно выразительной была вытянутая рука. Выходя из гостиной, Сандерс чувствовал на себе пристальный взгляд Шумана и взгляд выцветших глаз на саркофаге. Даже невозмутимому старшему инспектору Мастерсу, когда тот оглянулся и заметил слежку, стало явно не по себе.
— Что с вами? — осведомился Сандерс.
— Р-р-р! — проворчал его спутник, делая энергичный жест обеими руками.
Как только они вышли из дома, Мастерс глубоко вздохнул, будто ему прежде не хватало воздуха.
— Версия! Еще одна версия! Если я услышу еще хоть одну…
Старший инспектор стукнул кулаком по воротам и выругался. Тут к ним подошла некая персона, которая пряталась за углом и курила сигарету.