Я повернулся к мистеру Уошберну, близкому другу королей и мэров, но у него был совершенно отсутствующий вид.
— Хотя хотел бы вас предупредить, что никто не должен без уведомления исчезать с места преступления в течение этих недель — или более продолжительного срока, если к тому моменту расследование не будет завершено… хотя я думаю, что к тому времени мы справимся, — угрожающе добавил он, посмотрев, могу поклясться, прямо на меня, словно на самом деле уже обнаружил мои отпечатки на том, что теперь называлось «орудием убийства».
Я почувствовал слабость в ногах и легкое головокружение. Любовь и возможное обвинение в убийстве требуют полного желудка… или, по крайней мере, чашки кофе.
— Если быть откровенным, — продолжал Глисон, явно стараясь выглядеть свойским парнем, — представляется весьма вероятным, что убийство совершено каким-то человеком, тесно связанным с театром, кем-то, кто прекрасно знал о новом балете и испытывал вражду и зависть к мисс Саттон.
«Браво, — сказал я про себя. — Глисон, вы знаете свое дело».
В душе я проклинал его; по известным причинам мне очень хотелось, чтобы убийца остался ненайденным. Саттон — не такая уж потеря; кроме того, за время боев на Окинаве я порядком огрубел (меня ранило в первый же день, пуля попала в левую ягодицу… Нет, я не убегал, просто, клянусь Богом, пуля ударила рикошетом, и меня вынесли с поля боя, истекающего кровью).
А Глисон продолжал:
— Я хочу допросить всех и каждого, начать прямо сейчас и поговорить со всей труппой, включая рабочих сцены. Короче говоря, с каждым, кто находился за кулисами, — он развернул длинный список фамилий. — Вот список тех, с кем я хочу поговорить. Нельзя ли вывесить его на всеобщее обозрение?
Мистер Уошберн обещал это сделать, взял список, передал его режиссеру-постановщику и попросил того вывесить список на доске объявлений.
Когда тот вернулся, вместе с ним появились Игланова и Луи. Игланова весьма внушительно выглядела в черном траурном платье с кружевами и белой шляпке с перьями, Луи был в широких спортивных брюках и тенниске, подобно молодому человеку с рекламы «Играете ли вы в теннис?», на которого был немного похож.
— Простите, пожалуйста, — сказала Игланова, глядя на инспектора в упор. — Вы из полиции? Моя фамилия — Игланова… Это моя гримерная, — добавила она, явно намекая, что нам пора убираться отсюда ко всем чертям.
— Рад с вами познакомиться, — сказал Глисон, на которого она явно произвела впечатление.
— А меня зовут Луи Жиро, — с большим достоинством представился Луи, но это не сработало: Глисон был слишком занят тем, что объяснял сложившуюся ситуацию Иглановой. Та, как вкрадчиво ступающая львица, осторожно подталкивала его к двери. Через несколько минут нас всех оттуда выставили, и Глисон расположился в кабинете на втором этаже, чтобы начать допросы.
Первым, что совершенно естественно, оказался Майлс Саттон. Я заметил, что стою в списке седьмым. Счастливая семерка?
Уже на улице я догнал мистера Уошберна, мы оба вышли, чтобы купить дневные выпуски газет.
— Хочу вам кое-что сказать, — начал я.
— Я настроен выслушивать только хорошие новости, — предупредил мистер Уошберн. — На меня свалилось столько несчастий, что их хватит на всю оставшуюся и, что весьма вероятно, очень короткую жизнь. У меня слабое сердце.
— Сэр, мне очень больно это слышать, но, думаю, вам следует кое-что знать про эти ножницы.
— Какие ножницы?
— Которые полиция считает орудием убийства.
— Ну и что вы хотите о них сказать?
— Так получилось, что я их нашел вчерашним вечером в корзине для мусора в комнате Иглановой.
— А зачем они там оказались? — Мистер Уошберн погрузился в чтение «Джорнэл Америкэн»: материалы про нас еще не сошли с первой страницы.
— Кто-то их туда принес.
— Весьма вероятно… Интересно, почему всегда неправильно пишут фамилию Иглановой? Если верить этой статье, все это коммунистический заговор.
— Мистер Уошберн, я взял эти ножницы… вынул их из корзины, вынес из гримерной и положил на крышку ящика с инструментами, стоящего за кулисами.
— Весьма разумно. Вы просто не поверите, какой счет нам выставляют каждый месяц за инструменты… особенно когда они теряются. Кстати, бухгалтер говорит, что все билеты до последнего вечера включительно распроданы. Вам следовало бы позаботиться, чтобы это попало в завтрашние газеты.
— Да, сэр, но я…
— Вы знаете, все может оказаться не так ужасно… Конечно, я хочу сказать, что все это ужасно и только один Бог знает, где найти приму на следующий сезон… Зато «Затмение» попадет в число ведущих постановок. Каждый захочет посмотреть балет — отсюда и до Сан-Франциско.