— И часто вы встречались после этого?
— Очень редко. Мы никогда не работали вместе, пока Уошберн не пригласил меня поставить для нее несколько новых спектаклей.
— Я и не знал, что она как-то способствовала вашему приходу в труппу.
— Но это так. Я полагаю, что она — самая амбициозная танцовщица в истории балета. Она чувствовала, что нужно подучиться классическому танцу, и пробилась в труппу Большого балета Санкт-Петербурга. Потом решила как-то выделиться в современном репертуаре… доказать, что способна затмить саму Нору Кайе. И ради этого уговорила Уошберна пригласить меня… За что мне было убивать ее? — он рассмеялся, оценив двусмысленность своих слов. — Нет, кто-то позаботился меня опередить. Но, должен вам сказать, несмотря на успех «Затмения», недолгое сотрудничество с вашей труппой отняло у меня минимум десять лет жизни.
— Вам нравилась Элла?
— Безусловно нет. Такая стерва не из тех, кто мне способен нравиться, — небрежно бросил он, стараясь показать, что его отвращение к Элле не распространяется на весь противоположный пол… хотя на самом деле так и было. — Но танцовщицей она была великолепной. Я чувствовал, она вполне могла стать лучшей балериной нашего времени… А мне приходилось работать со многими, практически со всеми сколько-нибудь значительными танцовщицами в мире.
— Как вы думаете, кто ее убил?
Уилбур нахмурился и допил свою порцию.
— Знаете, последнее время со всеми этими расследованиями я так перепсиховался, что боюсь открыть рот, даже чтобы похвалить погоду. Наверняка какой-нибудь подонок переврет мои слова и использует их против меня же.
— Да, но нас здесь только двое. А чтобы что-то доказать, нужны по крайней мере два свидетеля. Так что вполне можете рассказывать…
— Я могу сказать только то, что я думаю по этому поводу… а не то, что знаю. И если вы решите ссылаться на меня, я стану отрицать до посинения. Судя по тому немногому, что я узнал про труппу и про то, как здесь делают дела, я бы сказал, что это дело русских.
— Игланова?
— И Алеша… Кто-то из них или оба вместе. Подумайте, у кого еще был какой-то реальный мотив? Если не считать Майлса… Впрочем, я все еще верю, что он вполне мог это сделать, хотя тогда смерть Магды становится полной бессмыслицей… Вот почему предпочитаю думать, что все это дело рук какого-то маньяка. Видит Бог, в балете их хватает — да и в этой труппе наверняка найдется не один.
— Не думаю, что Игланова стала бы так рисковать.
— Ничем она особенно не рисковала — была вполне уверена, что обвинят Майлса. Так и случилось. Или заставила Алешу. Он тоже ненавидел Эллу… Хотя, пожалуй, он бы не оставил ножниц в комнате Иглановой. Так могла поступить она сама — коварный трюк прикинуться несчастной жертвой. Все это только рассуждения. Я был бы просто счастлив, если бы полиция сдалась и отступилась или арестовала человека с улицы, не имеющего никакого отношения к балету. Но если уж они решат арестовать старуху или Алешу, то пусть делают это побыстрее, чтобы я мог поехать в Вашингтон и оправдаться. Не хочу, чтобы что-то помешало моим планам на осень. Новый мюзикл… это мой самый большой шанс на Бродвее. Я связываю с ним большие планы… и не только из-за денег. Это возможность создать нечто грандиозное… что-то такое, что еще никому не удавалось…
Он долго распинался в том же духе про свои грандиозные замыслы, но тут я спросил, верны ли слухи, что Луи тоже намерен перейти в мюзикл.
— Где вы про это слышали?
— От кого-то в труппе. Сами знаете, о чем только они не говорят…
— Как-то однажды мы об этом говорили. Но не думаю, что он решится покинуть балет.
— Он неплохо бы смотрелся на Бродвее, — заметил я.
— Заранее никогда не скажешь…
Тут Уилбур опять перевел разговор на себя и до моего ухода успел сделать несколько заявлений насчет своих политических взглядов, которые мне предстояло довести до сведения прессы.
4
Было уже почти семь, когда мы встретились с Алешей в русской чайной на Пятьдесят седьмой улице. У нашей труппы она была любимым местом отдыха. Русские могли прохлаждаться там часами, пить чай и есть икру.
Алешу я обнаружил за его любимым столиком в главном зале. Он просматривал почту. Старик был, как всегда, щеголевато одет, включая монокль. Перед ним стоял стакан водки. Тогда, считая его убийцей, я удивлялся его хладнокровию. Если не считать признаков накопившейся усталости, характерных в тот сезон для всех членов пашей труппы, трудно было представить его более расслабленным, чем в тот момент, когда он жестом указал мне стул напротив.