— В чем причина вашей взаимной неприязни?
— Какую-то одну причину выделить невозможно. Неприязнь имеет долгую историю. Даже в детстве мы недолюбливали друг друга.
— Взаимная зависть, подстегнутая чувством соперничества?
Скотт, весьма эффектно пожав плечами, ответил:
— Да, наверное, это одна из причин. Не секрет, что и он, и я пошли бы на убийство ради того, чтобы возглавить газету. Или… если хотите, можно сказать иначе… Каждый из нас считал, что он может управлять газетой лучше, чем другие. Я-то точно знаю, что делал бы это лучше, чем Дэвид. И Хэрриет тоже знала об этом.
— Вот как? Она сама это сказала?
Скотт утвердительно кивнул.
— Думаю, следует вернуться к нашей встрече в пятницу — это многое объяснит. Войдя в кабинет, я с первого взгляда понял, что Хэрриет очень сильно расстроена. Она не плакала — Хэрриет никогда не давала волю слезам, — но она была бледной как мел и говорила, казалось, с трудом. Едва я успел сесть, как она спросила: «Полагаю, ты тоже собрался продать свои активы этому пирату?». Ответив, что действительно тщательно обдумываю его предложение, но с удовольствием готов еще раз обсудить эту проблему, я сказал, что все еще питаю надежду на свое лучшее будущее в газете. В этот момент произошло нечто странное.
— Продолжайте, — бросил Вульф.
— Оборвав меня на полуслове, он заявила прямо в лоб без всяких экивоков: «Как ты отнесешься к тому, чтобы стать издателем «Газетт»?». Я был настолько потрясен, что, как мне кажется, выглядел идиотом. Это была именно та работа, о которой я мечтал много лет, и получить которую уже давно не надеялся. Придя в себя, я пробормотал нечто вроде: «Могу начать хоть завтра». Далее она сказала, что Карл Бишоп уже давно поговаривает об отставке. Я, кстати, и без нее слышал об этом. Затем Хэрриет заявила — она всегда была откровенной, иногда даже на грани жестокости, — что у нее есть определенные сомнения в моих способностях, но тем не менее она готова рискнуть ради того, чтобы избежать потери контроля над газетой, если акции попадут в лапы Макларена. Я должен был заплатить за пост, продав свой пакет акций в создаваемый ею фонд по цене значительно ниже той, которую предлагал Макларен.
— И как вы отнеслись к ее предложению? — спросил Вульф, водрузив руки на вершину своего брюха.
— Конечно, я нес финансовые потери, но получал взамен нечто более ценное для меня нежели деньги.
— В конечном итоге вы покрыли бы все потери в результате роста жалованья и получения дополнительных льгот, — сухо проговорил Вульф.
— Верно, — без труда согласился Скотт. — Но честно говоря, тогда я об этом не думал. Я был так потрясен перспективой стать издателем, что все остальное перестало иметь значение.
— Определила ли миссис Хаверхилл какие-либо временные рамки для вашего вознесения?
— Нет. Она лишь сказала, что позже в тот же день поговорит с Карлом Бишопом, чтобы выработать приемлемые для него условия. Но в целом, говоря о перспективах, она заметила, что я мог бы приступить к новым обязанностям в начале будущего года.
— Вы говорили кому-нибудь об этом разговоре?
— Ни единой душе, включая жену. Хэрриет просила меня не делать этого, сказав, что объявит обо всем лично. Уверен, что именно с этой целью она разослала служебные записки, в которых просила всех акционеров собраться в ее кабинете после завершения встречи с Маклареном. Вы знаете об этом?
Вульф кивнул, и Скотт продолжил:
— Думаю, что она хотела лишить Макларена козырей, сообщив ему о нашем решении во время встречи. Она просто жаждала его крови.
— Когда вы планируете сообщить остальным акционерам о предложении, сделанном вам миссис Хаверхилл?
— Хочу подождать до завершения церемонии похорон, и пока не уляжется весь этот шум. Полагаю, что через неделю состоится общее собрание акционеров, на котором будут присутствовать люди, представляющие интересы как «Арлен», так и семейства Демарест.
— Как вы поступите, если остальные не поверят вашему рассказу?
— Да, я думал о подобной возможности, — кивая ответил Скотт. — Но во время беседы Хэрриет делала заметки в деловом блокноте. Не исключено, что она передала заметки секретарю или они все еще находятся в ее письменном столе. Пока я не выяснял, где бумаги. Правила приличия требуют выдержки.
— Даже если заметки и будут найдены, они могут не иметь юридической силы, — заметил Вульф.
Мне показалось, он хотел сказать, что деликатность, проявляемая Скоттом, как-то не совсем вяжется с его характером.