– Да, – улыбнулась Валери. – Неужели ты и правда думал, что я могла на тебя напасть, Ричард?
Глава двадцать седьмая
На следующее утро Ричард все еще не понимал, что это ему дало. В моменты уныния он допускал, что Валери нежно поцеловала его в щеку лишь для того, чтобы уколоть брошью. И смысл был в том, чтобы показать ему обходным – потенциально смертельным – способом, что это не она напала на него в музыкальной комнате. Но это определенно была женщина. Не Лионель, ведь та не выглядела столь сильной. Не Дженнифер, хотя Ричард не мог сказать точно, почему сомневался в этом варианте. Саше явно нездоровилось, а значит, оставалась Стелла. И как раз Стелла Гонсалес подарила Валери ту брошь, копию изображения, которое висело в приемной, снова вспомнил Ричард, и у Стеллы было примерно такое же телосложение, как у Валери.
Из-за всего этого напрашивался вопрос: какого черта? Зачем нападать на него, Ричарда? Зачем вообще нападать на кого-либо, если уж на то пошло? Затем Ричард вспомнил вопрос Аморетт, который она задала в первый день его работы на площадке: «Где все испанцы?» Действительно, где? Бегают ночью по шато и нападают на ни в чем не повинных людей, вот где.
Ричард бродил по замку ранним утром. Начало съемок запланировали на время после завтрака, но Фридман все отменил.
«Это было бы неправильно», – сказал он.
Все согласились, но Саша, несмотря на очевидную слабость, ясно дала понять, что они серьезно отстают от графика и выходят за рамки бюджета.
«Мне плевать, – отозвался продюсер, пожевывая сигару. – Мы отсюда не уйдем, пока не закончим!»
И пусть остальные актеры сплотились вокруг традиционного пылкого «шоу должно продолжаться», Саша лишь печально покачала головой. Это был ее первый фильм для Голливуда, но выражение ее лица говорило, что, вероятно, он может оказаться и последним, и она даже не против. Режиссер пожелала всем спокойной ночи, печально упомянула покойную Аморетт Артур и удалилась в свой трейлер.
Ричард прокрался к стойке регистрации. Причин для такой осторожности не было: вокруг ни души; но он хорошо усвоил за последние дни, что расслабленность в любой момент может привести к боли. Что там сказала Валери? НАРД: наблюдай, адаптируйся, решай, действуй. Ричард разрабатывал собственную версию – НАРДБ: наблюдай, адаптируйся, решай, действуй, беги. Картина все еще висела на стене, никто не пытался спорить с тем, насколько она тут неуместна. Гравюра карандашом, изображающая открытую книгу в руках, скованных цепями. Словно некий манифест, слова которого Ричард, правда, не мог разобрать, только римские цифры: VII и IX.
– Cortes de Cádiz[31], начало возвращения свободы Испании.
Ричард чуть не выпрыгнул из штанов от испуга и на мгновение успел мысленно обругать концепт НАРД и свою неспособность им пользоваться. Он пригнулся и вскинул руки, защищая глаза на случай, если Стелла Гонсалес решит завершить начатое ею прошлой ночью.
– Простите за вчера, мистер Эйнсворт, искренне сожалею. Я приняла вас за другого человека.
Ее знойный испанский акцент мгновенно бы пробрал Ричарда до самого сердца, но он решил в кои-то веки не быть таким поверхностным и не говорить, что все просто замечательно, дескать, не беспокойтесь, так держать.
– За кого-то, кто вам явно не по душе.
Валери появилась из ниоткуда, и Ричард, пусть и был благодарен за возможную поддержку, задумался, не утратил ли он способность пользоваться всеми пятью чувствами.
– Кто-то бродит здесь по ночам, и неизвестно, насколько он опасен, – немного смущенно произнесла Стелла.
– Вот и я заметил то же самое! – едко процедил Ричард.
– Не я, кто-то другой.
– Ну, вы тоже подходите!
– Я же извинилась!
Валери встала между ними.
– Вы знаете, кто это? – спросила она Стеллу.
– Нет. Я не видела этого человека, только слышала.
Валери кивнула и мельком бросила на Ричарда недоверчивый взгляд.
– Кажется, вы потеряли, – она протянула Стелле одну из двух брошей. – Вижу, здесь тоже Кадисские кортесы. Что это значит?
Стелла сжала брошь в ладони.
– Кадисские кортесы – испанский парламент, который собрался, чтобы положить конец французскому вторжению и оккупации в Пиренейской войне. Они стали началом демократии в Испании, началом настоящей Испании. С тех пор мы боролись за эту свободу, еще при Франко.
Страсть Стеллы к этой теме доходила почти до религиозного рвения.
– «Мы»? – скептически переспросил Ричард.
– Я член Caballeros de Cádiz[32]. Мы должны защищать историю демократии своей страны.
– Нападая на меня?
– Нет, сохраняя присутствие в этом фильме.