— Чем вы занимаетесь в театре?
— Постановками. Кроме того, я написал две пьесы.
— Я ничего не знаю о театре, — веско произнёс мистер Кондукис. — Вы пользуетесь успехом?
— Пожалуй, да, сэр. Полагаю, что так. Конечно, театр — это джунгли, но я, смею надеяться, ориентируюсь в них. Последние три месяца у меня было ровно столько работы, сколько я мог на себя взвалить, и мой авторитет в этом мире, как я льщу себе, растёт. До свидания, сэр.
С этими словами Перигрин протянул руку, но мистер Кондукис попятился с выражением, весьма похожим на ужас.
— Прежде чем вы уйдёте, — сказал он, — я хочу показать вам одну вещь, которая, возможно, вас заинтересует. Вы можете уделить мне ещё пару минут?
— Конечно.
— Она здесь, — пробормотал мистер Кондукис, направляясь к бюро. Более изысканного предмета меблировки Перигрин ещё в жизни не видел. Он последовал за хозяином и посмотрел, как тот открывает полированный ящик с превосходной инкрустацией.
— До чего красиво!
— Красиво? — повторил Кондукис. — Вы имеете в виду бюро? Мне его нашли. Я ничего не понимаю в такого рода вещах и хотел показать вам совсем не это. Взгляните лучше сюда. Давайте только перейдём к столу.
Он извлёк из ящика маленькую деревянную шкатулку викторианской эпохи, очень потёртую, в пятнах и, как показалось Перигрину, не особенно оригинальную. Она походила на детскую вещичку. Мистер Кондукис положил её на стол и жестом предложил своему гостю занять за ним единственный стул. Перигрин чувствовал себя так, словно попал в чужой сон. «Но я в порядке, — подумал он. — Я не пьян. Просто я очутился в том прискорбном, но завидном положении, когда все происходящее оборачивается во благо».
Он уселся, и мистер Кондукис, не сделав попытки подойти поближе, открыл шкатулку, нажал холёным пальцем на дно и вытащил его, обнажив потайное отделение. Тайник был вполне обычным для викторианских шкатулок, поэтому Перигрин не знал, стоит ли ему удивляться. В открывшемся углублении лежал узенький плоский свёрток. Что-то небольшое было завёрнуто в выцветший светло-коричневый шёлк и перевязано кусочком потрёпанной ленты. Мистер Кондукис взял со стола нож для разрезания бумаги.
«Все, что у него есть, — подумал Перигрин, — представляет собой музейную ценность. Это, должно быть, ужасно обременительно».
Его хозяин, воспользовавшись ножом как лопаточкой, подцепил маленький шёлковый свёрток и жестом официанта, раскладывающего по тарелкам куски торта, подал его Перигрину.
Свёрточек соскользнул с лезвия, а вместе с ним на стол упала выцветшая карточка, на которой он лежал. Перигрин, который не знал хорошенько, на что обратить внимание, разглядел, что это была карта с меню, помеченная датой шестилетней давности и озаглавленная: «Яхта „Каллиопа“. Из Виллифранса. Гала-ужин». Его глаза остановились на витиеватой росписи, закрывшей собою чьи-то другие, но тут холёная белая рука быстро прикрыла и убрала карточку.
— Это пустяки, — пояснил мистер Кондукис. — Это не имеет значения.
Он подошёл к камину. Взметнулся красноватый язычок пламени. Мистер Кондукис вернулся.
— Вас может заинтересовать содержимое свёртка. Разверните его, пожалуйста.
Перигрин с готовностью потянул за концы ленты и развернул шёлк.
Его взору предстала перчатка.
Детская перчатка. В пятнах, будто от воды, она была цвета старого пергамента и вся покрыта мелкими морщинками, как старое, очень старое лицо. Вся её поверхность была расшита золотисто-алыми розами. Очень тонкая работа. Отворот отделан золотой тесьмой, теперь потемневшей и местами обтрёпанной. Перигрину не доводилось видеть ничего более трогательного, чем эта детская перчатка.
Под ней лежали два сложенных листка бумаги, тоже сильно выцветшие.
— Прочтите, — предложил мистер Кондукис и вернулся к камину.
На ощупь перчатка оказалась необычайно нежной. «Шевроновая, — решил Перигрин. — Только не стала ли она ломкой от древности?» Нет, не стала. Она подалась под кончиками его пальцев с почти сверхъестественной мягкостью, словно её только что сняли с руки. Перигрин осторожно вытянул из-под неё листки. Они были сломаны вдоль сгиба, сильно пожелтели и выцвели. Едва дыша, Перигрин развернул тот, что побольше. Он лежал перед ним в виде двух половинок. Перигрин собрался с духом и стал читать:
«Эта перчатка и приложенная к ней записка были переданы моей прапрабабушке её лучшей подругой миссис Дж. Харт. Моя дорогая бабушка всегда повторяла, что она принадлежала Поэту. Особого внимания заслуживает метка на изнаночной стороне отворота.