Г-жа Панков начинает проявлять признаки нетерпения, ей кажется, я слишком отклонилась от предмета разговора. Но это не так.
— Себастьян стыдился своей матери. Хотите знать мое мнение? Трейси Джонс внушала ему ужас, поскольку произвела его на свет, не спрося у мужчины, желает ли он этого. Свое отвращение Себастьян попробовал бинтовать холодным равнодушием. Его дядя был уверен, что он уникум, да-да, Этель, он мне об этом говорил. Верьте мне. Наш Себастьян — матереубийца. Знаю, что не шокирую вас, последовательницу Мелани Клейн! Мне же он внушает страх. Его страсть к Анне Комниной свидетельствует в пользу его вины, заключающейся в удушении в себе своей матери. Так?
Этель пожимает плечами и высказывает свою точку зрения:
— Другие утолили бы потребность припасть к материнской груди, исполняя роль такого нежного лапочки, жиголо увядших матрон, вечного дамского угодника. Помните, у Колетт? Она и сама наслаждалась обществом подобных мужчин, после чего изобразила их в «Конце Шери»? Да и инцестом сегодня никого не удивишь.
— Это отнюдь не то, что случилось с Себастьяном! — Вряд ли стоит поражаться, что в лице Этель я встретила сообщницу. — Он стремился к идеальной, порожденной чистым духом женщине. Я бы не удивилась, встретив в каком-нибудь византийском монастыре клонов Крест-Джонса, распростертых перед Успением Богородицы. Как и тому, что в православие переходят католики, и иудеи, и даже мусульмане. Материнское начало, вот в чем дело! Это будет венец всему, конец джихада, конец Истории, согласны?
Не знаю, станет ли г-жа Панков моим послом в Санта-Барбаре, но с меня довольно и того, что я убедила ее: мой Себастьян заново сочиняет крестовые походы и насыщается химерической любовью. Пусть она возвращается с этим к Эрмине! Для меня причина ясна. И не важно, что Усянь, в конце концов разнес Себастьяну череп, — с этим уже ничего не поделаешь. Чистильщики ведут счет в игре. Но игра не окончена, и Рильски, а с ним и я еще не сложили руки. Себастьян все же воскрес, хотя его больше нет, ведь, обретя память, он вернулся к истокам.
«Дабы было положено начало и был создан человек, до которого не было никого». Это слова Августина, только Одри об этом ни слова, а то опять обзовет меня какой-нибудь христианской оксиденциалисткой. Для Себастьяна все началось со слез в монастырском дворе.
— Вы ведь это знали? Ваши пациенты плачут, только когда жизнь начинается заново: будучи способными плакать, они забывают покончить счеты с жизнью, перестают помышлять о смерти, а думают только о тяжести человеческого удела. Слезы — это уже жизнь.
Единственный изъян в этой благостной картине то, что Себастьян не верит в счастье. Этот плод (frui — fruitio), о котором не устает напоминать Августин и который его последователь Лакан окрестил тяжелым словом «на-сла-жде-ние», даже не является предметом поиска профессора Крест-Джонса: он ищет лишь прошлое, чтобы жить им в настоящем. Такова его единственная утеха: ничего более. Не правда ли, как много! А что иного остается делать в Париже, Санта-Барбаре, Филиппополе, Пюи?
Я уверена, что и плакал-то он от этой переполненности. Достигнув цели, мой Себастьян, «западный человек», не кричит о своей славе, а скромно выстраивает в своем компьютере события прошлого, объезжая Балканы и добираясь до Пюи-ан-Велэ.
Посланница Санта-Барбары снова буравит меня своими глазками. Как Одри и Нор, она считает, что я рассказываю ей все это, чтобы протестировать ее на наличие чувства юмора и дать понять, что думаю противоположное тому, что говорю, и что мне вообще все это малоинтересно здесь и сейчас, в моей парижской жизни.
— Сочиняете детектив, насмехаясь над этим жанром, отвергая современные крестовые походы, которые ведет Санта-Барбара. — Доктор наук хоть и сообщница, но бдительна.
— А как еще поступить, чтобы быть свободной с другими и самой собой? Не нужно ни Платона, ни Кьеркегора,[132] ни Лафонтена, чтобы находить удовольствие в иронии. Галльские крестьяне поступают так же, а они — записные шутники. Признаюсь вам, дорогая Этель: мой отец в отпуске возил нас, меня и сестру, на остров Ре,[133] чтобы познакомить с соляными болотами, штокрозами и шарантским юмором. Вы там бывали?
132
Кьеркегор Серен (1813–1855) — датский теолог, философ-идеалист и писатель. Особое значение придавал сократической иронии, которой посвятил свою магистерскую диссертацию.