Увиденные из величественной столицы Востока в конце XI века — а где мы теперь, в Санта-Барбаре, Нью-Йорке, Париже? — крестоносцы были для Анны лишь сонмом опасных насекомых, потоками песка, нахлынувшими то ли к добру, то ли к худу, одному Господу ведомо. Племена кельтов, франков, латинян, варваров перемешивались и превращались для нее, не делавшей различий между Народным крестовым походом Петра Пустынника[18] и Крестовым походом баронов (как и не подозревавшей, какова во всем этом «прибое» роль Папы Урбана II[19]), в одно целое. Для историка она — современный человек, поскольку у нее свой взгляд на историю, взгляд рассказчицы. Сколько коллоквиумов от Сан-Франциско до Милана было посвящено тому, субъективен или объективен историк и что такое историческое описание: бесстрастные анналы или полное жизни повествование. Анна подобным вопросом не задавалась, решив его для себя, поскольку таков искомый путь к познанию истины. Она презирала алчность и непостоянство главарей латинских орд, которые не мылись, не ведали грамоты, но не недооценивала ни их численности, ни их отваги.
«Общий порыв увлек их, и они заполонили все дороги. Вместе с кельтскими воинами шла безоружная толпа женщин и детей, покинувших свои края; их было больше, чем песка на берегу и звезд в небе, и на плечах у них были красные кресты. Как реки, хлынувшие отовсюду, всем войском двинулись они на нас через Дакию.
Приходу этого множества народов предшествовало появление саранчи, которая не тронула пшеницу, однако страшно опустошила виноградники».
Себастьян в поисках утраченного отца
Историк Себастьян Крест-Джонс мог бы вполне обоснованно аргументировать, скажем, перед ученым собранием, как и почему именно в историческом повествовании Анны Комниной черпал он материал для своих поисков, а не в прозе Гийома Тирского или Фульхерия Шартрского.[20] Ему и дела нет до них, когда он сидит перед дисплеем, с головой уйдя в свой роман. Тем хуже для его ассистента Минальди! Став любовником Эрмины, супруги Себастьяна, этот тип позволяет себе умничать — jeez! что за гадость! — по поводу Порфиророжденной! Себастьян не удостаивает его ни словом, Бог с ним! А сам с лупой в руке изучает текст, вышедший из-под пера принцессы, и все в нем его умиляет: и сравнение с саранчой, и описание бесчисленных толп, и уподобление их песчинкам, звездам и хлынувшим отовсюду рекам: именно здесь таится тот, кого он ищет без устали всю свою жизнь, — его собственный предок. В поисках миража он даже отправился однажды в византийский Филиппополь, ныне Пловдив в Болгарин — родной город его отца Сильвестра, патриарха рода Крестов, иммигрировавших и начале века в США. Приходские архивы, слухи, фольклор, семейные легенды — все шло в ход для восстановления семейной саги.
Разумеется, для начала он принялся докапываться до истоков фамилии Крест. Фамилии ведь кладезь информации — в них и дела минувших лет, и старинные предания. Само слово означает «крест», с этим-то все ясно. Но где и когда проживал и какими путями проходил тот единственный, кто сделал это слово своей фамилией? Из словарей этого не узнаешь, а вот песни, сказания, поговорки подтверждают, что один из крестоносцев задержался в Филиппополе. Есть песенка: «Крестоносцев давний след я пройду след в след…» И не просто задержался, а осел там и женился на красавице Милице, прапрапрабабке… Сколько же прабабушек пришлось бы перечислить? Этот крестоносец, отличавшийся красотой и мужественностью, наверняка был тем не менее презираем местными жителями, поскольку принадлежал к племени варваров-захватчиков. Анна Комнина пишет о варварах лучше кого бы то ни было — еще бы, она ведь принцесса, — но и в деревнях думали так же. Поэтому, возможно, против него составился заговор, а рано или поздно с ним расправились. Известно — все беды от чужаков, звали мы вас и т. д. Жнецы обнаружили однажды одного такого чужака, заколотого кинжалом, на поле, которое он обрабатывал, потому как из воина превратился в землепашца. Наверное, он думал, что правильно поступил, бежав от битв за Гроб Господень, хотя и был в этом одинок. В общем, странным человеком был этот первый Крест! Хотел ли он посмотреть, как-то оно будет, ежели взять, да и не воевать более, а пустить корни в каком-либо месте на земле? Это ведь тоже своеобразная алхимия, а в ту эпоху алхимики, как известно, были всем — и философами, и бунтовщиками, know what I mean.[21] Убийцу так и не нашли, да и кому это было нужно. Так с тех пор смутный след и тянется за Крестами: мол, те, кому не сидится на месте.
18
Петр Пустынник (Амьенский) по прозвищу Кукупетр (ок. 1050–1115) — французский монах, предводитель крестьянской массы в первом крестовом походе, свидетель взятии Иерусалима. Имя этого пламенного оратора овеяно легендами, в которых ему приписывается чуть ли не инициатива крестового похода. На самом деле клич к походу бросил на Клермонском соборе в ноябре 1095 г. Пана Урбан II, а Петр и другие проповедники развернули агитацию сразу после собора. Кукупетр означает «Петр в клобуке».
19
Урбан II (Эд де Шатийон) — Папа с 1088 по 1099 гг., провозгласивший Первый крестовый поход и его цели: отвоевать Палестину, освободить Святую землю от неверных.
20
Фульхерий Шартрский (1058 — после 1127) — участник Первого Крестового похода, монах и хроникер, автор «Истории Иерусалима» — истории Первого крестового похода.