— Выйдет! — в свою очередь кивнул Матиц и показал палку. — Видишь, с этого конца она еще толстовата.
— Ага! Но ты ее немного обстрогаешь!
— Немного обстрогаешь, — повторил Матиц и принялся строгать. Потом зажмурил левый глаз, осмотрел палку и снова покачал головой:
— Видишь, теперь она с этого конца толстовата.
— Ага, похоже, она всегда толстовата с одного конца.
— Всегда толстовата, — подтвердил Матиц и опять взялся за дело.
— А кто тебя научил? — спросил Хотеец.
— Вогричев дядька.
— Ага, ага! Понятно, — кивнул Хотеец, глядя на Матица, который строгал палку то с одного, то с другого конца, и стружка так и летела. Палка становилась все тоньше и в конце концов сломалась у него в руках. Матиц отшвырнул обломки, подскочил к кусту, срезал новый прут, содрал с него кору и взялся строгать снова.
— Ага, ага, — задумчиво кивал Хотеец. — Матиц, ты строгай, строгай. А как будет готова, принеси ее мне посмотреть.
В тот же вечер Матиц прибежал к Хотейцу, однако не с готовой палкой, а с довольно глубоким порезом на ладони. Он моргал огромными мутными глазами и с ужасом смотрел на густую кровь, капавшую с толстых пальцев.
— Умру! — выдохнул он.
— Это ты ножом?
— Ножом.
Хотеец осмотрел рану и беззлобно рассмеялся.
— Матиц, это чепуха.
— Это чепуха, — с глубоким облегчением повторил Матиц.
— Царапина, — заключил Хотеец, промыл рану водкой и перевязал. — Не беспокойся! Кожа не рубаха!
— Кожа не рубаха, — повторил Матиц.
— Да, не рубаха! Кожа всегда сама зарастает, а рубаха нет!
— А рубаха — нет! — повторил Матиц.
— А рубаха — нет. Никогда. И штаны тоже не зарастают. И башмаки. Вот так-то! Когда они разорвутся или если ты их разорвешь, они уже ни на что не годятся.
— Ни на что не годятся.
— Да, не годятся. Можешь выбросить их на помойку.
— Можешь выбросить их на помойку, — повторил Матиц и заморгал своими огромными мутными глазами.
— Правильно, — подтвердил Хотеец. — А кожа всегда годится. Сама зарастает. Поэтому можешь не беспокоиться. Ты еще построгаешь свою палку.
— Еще построгаешь свою палку, — весело повторил Матиц и пошел прочь. За хлевом он срезал ореховый прут и направился к селу.
На следующее утро Устинар и Вогрич привели Матица, был он без рубахи и без штанов.
— Это что за шутки? — удивился Хотеец.
— Откуда мы знаем, — ответили те. — В таком виде он шел по дороге. Если мы правильно его поняли, он выбросил рубашку и штаны на помойку, поскольку они ни на что не годятся, потому как рваные и сами не зарастут.
— Ага! Ага! — закивал Хотеец.
— А теперь ты его убеди, что штаны нужны, хотя они сами не зарастают, — попросили мужики. — Мы ему ничего не говорили, поэтому не ворчи и не причисляй нас к дуракам. Но тебе мы говорим: Матицу надо крепко вправить мозги! Вправь их палкой или без палки, только голым он по деревне больше ходить не будет! Ведь он уже взрослый мужик!
— Хорошо, хорошо! Я ему растолкую, — пообещал Хотеец и повел Матица в дом.
Он прекрасно понимал, что виноват, поэтому не стал наказывать Матица. Он одел его и стал внушать свою мысль.
— На тебе всегда должны быть штаны и рубашка! — строго говорил Хотеец. — Всегда!
— Всегда! — повторил испуганный Матиц и заморгал огромными мутными глазами.
— Если ты снимешь свое тряпье и выбросишь на помойку, карабинеры тебя схватят и посадят в тюрьму!
— Схватят и посадят! — повторил Матиц и еще более испуганно заморгал.
— Правильно. И к тому же отберут у тебя нож.
— Отберут у тебя нож? — повторил Матиц и сунул руку в карман.
— И ты его никогда больше не получишь. А теперь скажи мне, как ты без него будешь строгать палку, а?
Матиц был так напуган, что даже не повторил слова Хотейца.
— Поэтому на тебе всегда должны быть рубаха и штаны! — закончил Хотеец. — Всегда! Днем и ночью!
— Днем и ночью! — повторил Матиц и поднял палец, чтобы получше запомнить этот наказ.
И он его запомнил: впредь жил в меру своих возможностей — никогда не появлялся в деревне голым, а штаны и рубаху не снимал даже ночью. Сидя на скалах и стенах, он строгал палки, ходил из дома в дом, ел, продолжал расти и вырос великаном. Встретив женщину, останавливался и таращился на нее, скалил зубы и громко дышал. Девушки обходили его стороной, если же их было несколько, они забавлялись беседой с ним.
— Говорят, ты женишься на Катре, — поддразнивали они.
— На Катре? — удивленно открывал рот Матиц.
— Может, она тебе не нравится?