Рядом глухой стеной возвышался густой хвойный лес, и Ярославич, окружённый плотной охраной, поскакал туда. Татары, узрев, что заводчик дружины удирает, бросились за ним, но далеко заходить в лесную чащу побоялись. Выросшие в степи, они страшились леса.
Спасшись, любимец Ярослава помчался прямиком в Новгород, имея за спиной десять всадников, зная, что туда уж татарва не сунется, но городские ворота перед ним не распахнулись.
— Не велено тебя, Андрей Ярославич, пущать, ты уж не серчай! — выслушав да высмотрев беглецов, объявил подошедший воевода стражи.
— Кем не велено-то? — вне себя взъярился Андрей.
— Князем, знамо кем, — отвечал воевода, помня строгий наказ Шешуни перед его отъездом с князем в Орду, а уж главу таинников боялись пуще самого героя Невы.
«Ну вот, а она со мной ещё спорила! — с горечью усмехнулся Андрей, вспомнив упрёки жены. — Родной брат самого злого татарина злее. Где это видано, чтобы несчастному путнику в крове отказывали, что ещё хуже-то?»
Андрей отправился в Псков, куда его беглого милосердно впустили, и стал дожидаться жену. По его разумению она должна была прибыть дня на два позже. Маясь, меряя шагами скрипучие половицы да посматривая в окно, он как бы оглядывал и свою короткую жизнь. Два северных города были выбраны не случайно. Ещё в разговоре с тестем Даниилом владимирский князь с горечью признался, что нынешний мир с татарами хрупок и ненадёжен, а сносить их унижения он долго не сможет.
— Да и ни к чему, чтоб дети в неволе росли! — добавил он. — И закланной овцой быть не хочу.
— И что же тогда? — растерялся Даниил. — Куда деваться-то?
Андрей ещё раньше подметил: тесть, как и его старший брат Александр, будучи хорошим воином, большой сообразительностью не отличался.
— Мир большой, пристанище везде найдётся...
Даниил наморщил лоб, но и эти слова не поддались разгадке.
— Да мир-то большой, — промычал князь галидкий. — Только мы с тобой русичи, а не греки. И язык опять же знать надо.
— Язык недолго выучить.
— Да ты никак за море бежать решил? — наконец-то догадавшись, изумился Романович.
— К свеям, — кивнул Андрей. — Язык их знаю немного. Дядька мой из свеев, много рассказывал, большая схожесть с нашими нравами, но живут они чище, лучше, и народ суровее да благороднее. И климат такой же. А туда, в низ Европы, не хочу. Там мерзости больше. Детей надо сохранить и вырастить. А потом, кто знает, может быть, и вернусь...
Даниил Романович, выпучив глаза, испуганно слушал зятя. Скажи такое кто-нибудь другой, из чёрного или купеческого люда, галичанин, наверное бы, не сдержался, прибил, но тут перед ним сидел родич, великий князь, а слова говорил столь страшные, какие и повторить было невозможно.
— Да как же уезжать-то? — без конца повторял тесть, не в силах понять эту неустрашимую решимость. — Как?!..
Для него легче было умереть, чем бросить родные места. Андрей же не страшился. Он чуял: хуже не будет.
Мария приехала на следующий день. Узрев мужа живым и невредимым, она обрадовалась, кинулась ему на шею.
— Ещё немного, и мы вырвемся из этого ада!
— Что ты задумал?.. — испугалась она.
Он признался Марии во всём: они поедут сначала в Ревель, там остановятся. Дальше Андрей поедет к свеям к ярлу Биргеру один, обо всём столкуется с ним, а потом вернётся за ней. Он уверен, что всё будет хорошо.
— Я не поеду, — прошептала княгиня.
— Почему?
— Не хочу на чужбину.
— Но здесь мы в опасности...
— Отец защитит, его Батый слушается, поезжай к брату Александру, повинись перед ним, упроси вступиться, он добрый, он простит, и станем жить, как жили, — скороговоркой затараторила Мария.
Андрей опустил голову, сел на скамью и отвернулся от жены.
— Завтра я отправлю тебя в Галич. Извини, сопроводить не смогу, но найду надёжных спутников, дам охрану, — промолвил он.
— А ты? — встрепенулась она.
— А я поеду к свеям.
— Ты бросаешь меня? — в её светлых глазах блеснули слёзы, она прикусила губу.
— Не я, а ты. Я хочу, чтоб ты поехала со мной.
— Но разве нельзя остаться здесь?!
— Нельзя! — резко ответил он.
Мария разрыдалась в голос. Андрей её не успокаивал, а с облегчением вздохнул. Слёзы всегда были признаком скорого примирения и согласия.
Глава девятая
ВЫСМАТРИВАНИЕ И СЛЕЖЕНИЕ
Ахмат тосковал. Батый, отойдя от дел, почти не покидал свою юрту, ноги не держали тучное тело, язык не слушался, и речь временами путалась. Лишь иногда в узких щелистых глазках вспыхивал яркий огонёк, он взмахивал рукой, начинал мычать, и слуги усаживали правителя в кресло. Он просиживал в нём несколько часов, ведя с кем-то напряжённый разговор, и усталый засыпал. Но даже в эти мгновения хан никого из гостей и близких не принимал. Позабыл он и о своём оракуле.