За эти три года, прошедшие после битвы на Липице, они ни разу не виделись. Княгиня успела отвыкнуть от супруга, и в первое мгновение ей показалось, что она видит перед собой чужого человека, и захотелось бежать прочь из шатра. И, лишь вглядевшись, увидев тонкую ниточку шрама на лбу и синюю жилку, бьющуюся на виске, она устыдилась своего первого страха, опомнилась и, почувствовав неожиданный прилив нежности, поняла, что не переставала любить мужа.
Князь похудел за эти годы, его широкоскулое лицо ещё больше заострилось, один крючковатый нос и остался, борода повыгорела, свалялась, седина стала проскакивать в чёрных кудрях, подстриженных грубо, под горшок. Когда они жили вместе, князь постоянно следил за собой, любил прихорашиваться, расчёсывать свои непокорные волосы деревянным гребешком, а тут, без женского пригляда совсем опростился.
Она дотронулась до его руки, и сердце у неё дрогнуло. Когда Феодосия только успела прикипеть к мужу, который и неделю дома не усиживал, мотаясь по походам?
Третий сын князя Всеволода Большое Гнездо, в отличие от первенца Константина и второго, Георгия, уродился совсем непохожим на братьев. Первые оба выдались тонкошеими да узколицыми, как гусенки, со светлой кожей и русоголовыми. А у этого смоляные кудри, огромные чёрные глазищи и крючковатый нос. Весь в бабку, гречанку. И эта иноземная стать сразу же приглянулась Мстиславу Галицкому, он сам был женат на дочке половецкого хана Котяна, яркой, черноволосой, и, побывав во Владимире да заручившись согласием великого князя, вернулся домой с неожиданной вестью, которую с порога объявил старшей дочери:
— Ну, донюшка, сосватал я тебе красавца греческого, век отца будешь помнить! Неуёмен нравом да ладен взглядом. На Крещенье и свадебку сыграем.
Увидев первый раз Ярослава уже в церкви, на венчании, Феодосия и впрямь им возгордилась: в чёрных глазищах молнии носятся, высокий, широкоплечий ей жених достался, на зависть сёстрам да подружкам. Краса же Феодосии тоньше, незаметнее, породой светлою в отца пошла: худенькая, как тростиночка, с русою косой, а глаза материнские, миндалевидные, тёмно-карие, как два перезревших лесных ореха, на белом личике сверкают, выдавая отвагу да смелый нрав.
— Ежели муж не понравится, я с ним, тятя, и под венец не пойду! — решительно заявляла она до свадьбы.
И Мстислав знал: никакими отеческими угрозами дочь не проймёшь. И позора боялся перед владимирским князем. Потому с облегчением вздохнул, увидев, что выбор его Феодосия одобрила. И хоть сразу влюбилась в мужа, но скоро узнала и его дикий гнев, доходивший подчас до бешенства, укоротить каковой не всякому было под силу. Но именно такого, неуёмного, она ещё больше любила.
И Ярослав жёнкой остался доволен.
— Какая ты красивая, берёзонька моя, с чёрными уголёчками в глазах! — воскликнул Ярослав, когда они остались вдвоём. — То-то заживём в сладость.
И такая страсть их охватила, что криками своими в первую же брачную ночь они всю родню перепугали, которой почудилось, что на молодых разбойники напали, и те всей гурьбой к ним в спальню и вломились.
И если б не безумный нрав мужа, как бы счастливо они зажили! Да, видно, судьбе не так-то просто угодить.
Заржал конь рядом с шатром, Ярослав тотчас открыл глаза, вскочил на ноги, хватаясь за меч. Но, узрев перед собой жену, заулыбался, бросился к ней, прижал её к себе.
— Наконец-то! Я уж третий день к тебе лодку подсылаю. Только ныне передали мою грамотку? — удивился он.
— Мне никто ничего не передавал.
— А как же ты тогда узнала?!
— Сердцем почуяла, — Феодосия покраснела, будучи не в силах сказать, кто ей весть о муже подал.
— Вон как! — Ярослав отстранился, по его лицу пробежала хмурая тень. — Неужто Коловрат слугам Мстиславовым передался? Вот уж оказия!
— Да будет тебе. Я же здесь! — сердито одёрнула мужа Феодосия. — И травы твои заварила. Выпей!
Она уже старалась потихоньку обуздывать мужнину неуёмность. Могла и прикрикнуть, и правый гнев выказать да настоять на своём. Потому Ярослав смолчал, не стал спорить, стиснул жёнушку в объятиях, поцеловал в губы — и будто пламя в её груди вспыхнуло, она сама к нему потянулась, обвила за шею, и так они вместе упали на кошму, брошенную у костра, позабыв обо всём на свете. И всё словно было впервые, как после свадьбы.
Они промиловались до самого утра, но едва воздух, проникавший сквозь верх шатра, стал синеть, Феодосия спохватилась: ей надо срочно возвращаться, проснутся охранники в Новгороде, спохватятся, поднимут шум.