Не первую пленницу приводили в покои Волквина, и многие, желая остаться в живых, свой дикий нрав не выказывали, а коли попадались строптивые, так десяток плетей да угрозы, что их отдадут на растерзание свирепым воинам, быстро усмиряли мятежный дух. Но Всеслава, едва попав в просторную спальню и увидев огромную кровать с балдахином, пылающий камин, толстые ковры на полу, резные высокие кресла, длинный дубовый стол, на котором по распоряжению магистра слуги выставили блюда со сладостями, пришла в восхищение, словно только о том и мечтала всю жизнь.
Волквин знаком подозвал её и надел на её шею ожерелье из яхонтов. Крестьянская дочь вспыхнула от смущения, опустила голову, но лишь на мгновение, ибо тотчас же бесстрашно взглянула на своего похитителя.
— Ты хочешь здесь бить? — вспомнив русские слова, спросил магистр.
Щёки Всеславы снова ожёг румянец. Она улыбнулась, потом помедлила и кивнула.
— Но почему? — удивился Волквин.
— Я не хочу возвращаться домой и жить с мачехой, у неё свои дети, потому она и выдала меня замуж за хромца, — в глазах пленницы сверкнули слёзы. — И к нему я не хочу возвращаться!
Епископ понимающе кивнул.
Ключница (её он держал для таких целей) помыла девчонку тёплой водой да растолковала, как надо себя держать, чтобы заслужить похвалу господина, кому она отныне должна угождать. И крестьянская дщерь хоть и оробела, войдя в спальню в тонкой прозрачной рубашке, но по просьбе магистра отважно сняла и её.
Волквин долго, с восхищением смотрел на Всеславу, точно перед ним была выставлена изящная скульптура старого древнегреческого мастера.
— Ты знаешь, что очень красива? Лепа, как у вас говорят, — вымолвил епископ.
— Разве я могу о том сама ведать... — покраснев, прошептала она.
Насытившись взглядом, магистр подошёл к ней, стал её гладить, целовать в разные места и только потом увлёк за собой в постель, но, то ли переволновавшись, то ли от избытка страсти, переполнившей его, он вдруг ослабел так, что никакие усилия, ни его самого, ни пленницы, ни мысленные призывы не помогли. Волквин так перепугался, что в страхе выскочил из постели.
— Что случилось? — не поняла она.
— Ничего, ты закрой глаза... Поспать... Всё потом...
Он приказал слугам разжечь поярче камин да принести из подвалов терпкого красного вина, привезённого из Греции. Оно единственное помогало магистру разгонять старую кровь и легко кружило голову. Епископ накинул на голое поджарое тело тёплый стёганый халат, закрывавший щиколотки, надел мягкие войлочные туфли и сел в кресло у камина, даже не помышляя, что сдастся без боя.
Потому Волквин и не хотел принимать гонца, каковой рвался к нему с важным известием, не хотел переключаться на дела, пытаясь сосредоточиться только на любовной усладе. Раньше он мог и в постели обдумывать ратные вести, и они не мешали его внутренней силе. Ныне надо настраиваться.
Его узкое, потемневшее от долгих лет лицо с глубоко посаженными колючими и тёмными глазами, острый прямой нос и длинные тонкие губы с твёрдым мужским подбородком каждому внушали уважение. В молодости он был даже смазлив. Курчавые чёрные волосы, чей след давно исчез с его головы, живость черт да буйный неистовый нрав брали любую неприступную крепость и разбили не одно девичье сердце. Он и сейчас считал себя обольстительным, несмотря на жёсткие морщины, изрезавшие лицо. Какой-то магнетизм в нём ещё оставался, он чувствовал. И вдруг этот удар. Ибо, прислушавшись к себе, он понял: силы, всегда поднимавшей его корень жизни, нет и внутри. Она исчезла.
Гонца он принял. Тот сообщил, что русичи разграбили торговый караван ганзейских купцов, перебив их всех, захватив много товаров: тюки с бархатом, шелками, пряностями, пенькой, и уничтожив сто человек охраны. За последние несколько лет это был самый дерзкий разбой, учинённый русскими. Ещё раньше со Псковом, Новгородом и другими мелкими городами они договорились купцов не трогать. Неужели разгром свадьбы да захват двух молодиц разжёг ярость воевод?
— Ганзейцы везли ещё и золото. Долги новгородцев, полученные за два года, — добавил гонец.
У великого магистра сдавило сердце. «Уж лучше бы эти проклятые северные медведи разбили его дружину, мне бы эта потеря обошлась дешевле!»
— Ступай, — помолчав, еле слышно вымолвил магистр.
Дружинник растерянно заморгал, он не расслышал слов епископа.