— Ты так влюбишься в него, — однажды заметил Ахмат.
— Я уже люблю его, — помолчав, ответила она.
— Давно?
Она кивнула.
— Вот уж чего никогда не смог бы предвидеть, так это то, что бухарская принцесса влюбится в убийцу своего отца, сестёр, братьев, тирана, погубившего весь её народ, — без тени усмешки проговорил оракул.
— Ты осуждаешь меня?
— Как я могу осуждать солнце или воду, которые своей безумной силой способны не только рождать живое, но и убивать, и уж тем более негодовать против тех, кто избирает их своими богами. Я сказал лишь о том, что, провидя далёкое, не смыслю в близком. Постигая космос, блуждаю в собственном сердце как в потёмках...
Ахмат сел на войлочную кошму, прислушиваясь к завываниям снежного ветра в степи. В юрте было тепло. Корни мелких кустарников горели долго, поддерживая постоянный жар, но из-за того, что в эти метельные месяцы нельзя было выйти и прокатиться на лошади по степи, Лейла впадала в уныние. Звездочёт же, слегка раскачиваясь, мог часами сидеть на кошме с застывшим лицом, что означало: душа его покинула тело, и неизвестно, в каких временах и где блуждает. Так могло продолжаться по пять-шесть часов. Когда она возвращалась, предсказатель валился на кошму и спал как убитый.
Лейла взглянула на Ахмата и вздрогнула. Обычно душа звездочёта улетала в космос, когда должен был прийти Темучин. Астролог таким способом оставлял влюблённых одних и никогда не ошибался. Принцесса, ожидая прихода властителя, каждый раз волновалась, примеряла разные наряды, надевала украшения и даже сурьмила брови, хотя степному царю это не нравилось. Но ей он прощал всё. Вот и сейчас она подскочила и стала примерять прозрачные накидки. Великий хан обычно приносил подарки и сладости, они пили сладкое вино, от которого кружилась голова, и Лейла падала в его объятия. Между ними уже не было той дикой страсти, ненасытности, криков и боли, они медленно проходили свой круг наслаждений и не спешили его покинуть до тех пор, пока не иссякали последние силы.
Потом, лёжа на спине рядом друг с другом, они болтали. Он на своём языке, она на своём, но каждый всё понимал. Лейла за несколько лет жизни в Каракоруме выучила неведомый ей язык. Хан ждал, когда она заговорит на нём. Её нежный голосок почти выпевал грубые слова их обихода, и он не мог сдержать улыбки.
Его многое в ней радовало и забавляло. Раньше, к примеру, жёсткие седые усы властителя больно кололи её нежные щёки, оставляя красные пятнышки. Принцесса даже плакала. Но теперь ей это нравилось.
— Ну хватит уже сидеть, начинай щипать мои щёки своими усами, — нетерпеливо шептала она, ластясь к нему, и Темучин смеялся хриплым надтреснутым голосом.
Он осторожно касался безгубым ртом её щёк, стараясь легко уколоть принцессу, и она громко смеялась, подчас до слёз, а глаза сияли от счастья. В такие мгновения властитель снова чувствовал себя молодым, он забывал о старости, о скорой смерти, обо всём на свете. Лейла словно открыла ему совсем другую жизнь, о которой он до сей поры не догадывался. Его память даже начала отыскивать слова, которые он никогда не произносил вслух. Однажды после долгого молчания правитель произнёс по слогам: «Лю-би-ма-я». Сказал сам себе, погруженный в раздумья, но пленница, услышав это слово, встрепенулась, обратила на него свой взгляд, и степной царь, встретившись с ним, медленно качнул головой, как бы подтверждая сказанное.
Иногда Чингисхан брал её лицо в свои руки и долго его разглядывал, точно диковину.
— Неужели я опять постарела? — теряясь в догадках, спрашивала Лейла.
Лик властителя непривычно светлел в такие минуты, он начинал хрипло смеяться, раскачиваясь всем телом, и грусть светилась в его тёмно-зелёных глазах.
— Когда я умру, вы с Ахматом вольны идти куда угодно, — проговорил, растягивая слова, великий хан. — Вам дадут денег, которых хватит до конца жизни. Но вы можете остаться и здесь, Ахмат будет состоять советником при моём сыне Угедее, я уже говорил с ним, как и обо всём другом. Он исполнит всё в точности.
— Зачем ты завещал своему внуку воевать Русь? Ахмат сказал мне: это станет началом конца...