А потом, когда они очутились в одной юрте и потекла однообразная, подобно Темучиновой степи, жизнь, эти мечтания явились снова. Лейла уже не раз подбиралась к нему ночью, гладила, ласкала, возбуждая мужскую отвагу оракула, но он ещё сопротивлялся, зная, что великий хан хоть и не выказывает ревности, но зорко следит за ними: он знает, что становится с прорицателями, впустившими в себя чужой дух и чужую плоть, недаром и приказал Ахмату казнить тех четырёх византийских волхвов, пригрозив смертью, если провидец этого не исполнит. Он словно хотел проверить, а не исчезла ли его сила, понимая, что Ахмату не составит труда обмануть его ревностных тибетских магов, зорко наблюдавших в своё колдовское зеркало за тем, чтобы к принцессе никто не прикасался.
Но теперь великого хана нет, он пообещал им свободу, и всё могло бы свершиться. Но радости в душе не прибавилось. Оракул боялся даже на мгновение заглянуть в своё и Лейлино будущее, ибо кожей чувствовал: Темучин не отпустит их никогда. Он не имел великодушия в юности, не ведал его при жизни. Ему ли стать таковым после смерти?
— О чём ты думаешь? — тихо спросила Лейла.
— О тебе.
— Правда?
Он кивнул. Она прижалась к нему, обхватила за спину, обожгла горячими губами плечо.
— Значит, ты согласен?
Ахмат чувствовал, что не стоит соглашаться, ни к чему хорошему их сближение не приведёт, они не рождены друг для друга, хотя когда-то, веков восемь назад, их судьбы столь же трагически пересекались, это видно, да они и внешне похожи, как брат с сестрой. Даже Темучин поразился этому сходству. Но неожиданно для самого себя оракул проговорил:
— Да.
Лейла шумно выдохнула. Огонёк костра вдруг потух. Она нашла его шею, щёки, рот, осыпала поцелуями, каждый из которых был подобен горящему угольку, он обжигал с такой силой, что Ахмат, не выдержав, застонал. Принцесса сбросила с себя грубую рубашку из овчинной шерсти, которую надевала для тепла, а потом и тонкую, шёлковую, оставшись без всего, бросилась ему на шею, повалила на кошму. Он не сопротивлялся.
— Мы теперь будем вместе! — радостно прошептала она.
Чёрные глаза её сияли таким ярким огнём, что казалось, наступил день.
— Я никогда тебя не разлюблю, никогда не оставлю и после смерти буду любить так же сильно, как сейчас! Как же я тебя люблю! — простонала она. — Мне кажется, что сердце моё сейчас разорвётся от счастья. Послушай!
Она приложила к его лицу свою маленькую грудь, и он услышал, как громко колотится её сердце.
— Мне даже больно немного...
Она стала раздевать его, и через мгновение Ахмат смог ощутить нежную прохладу её тела. Он закрыл глаза, коснулся губами её упругого соска. Несмотря на удушливые запахи юрты, кожа Лейлы сохранила свой особый аромат, горьковатый, но приятный, напоминавший дух степных трав.
— Я буду твоей навсегда, слышишь, — страстно шептала Лейла. — О, как я люблю тебя!..
И вдруг точно молния разорвала мрак юрты. Оракул увидел на пороге одноглазого Улая. В руках палач держал фарфоровую пиалу с ядом. Оракул открыл глаза, повернул голову и оцепенел: внутреннее зрение его не подвело.
Лейла обернулась не сразу, не сразу ощутила, как застыло, одеревенело его тело, а, увидев палача, в ужасе отпрянула в сторону, схватила одежду, прикрыла ею наготу.
Улай не умел рассуждать, не имел собственных пристрастий, и увиденное никак на него не повлияло.
Угедей сам не ожидал от своей жены столь бурной вспышки страсти. Он был обижен на отца, но, если б жена приняла его ласки, Угедей взял бы другую, только и всего. Туракине ведала об этом и лишаться звания великой ханши не хотела. Наследник быстро придумал, как отвести подозрения от своей жены: Лейла убила хана, а потом приняла яд. Дочь хорезмшаха была обречена. Ещё раньше Темучин велел похоронить себя вместе с любимой лошадью и последней наложницей, чтоб она в Поднебесной ухаживала за ним. А чтоб она не потеряла красоты лица и стана, был заранее приготовлен яд, который Лейла должна была выпить сразу после того, как правитель испустит последний выдох. С этим и явился Улай.