Статьи, опубликованные до 1977 года, помогли мне составить довольно полное представление о том, как именно действовала созданная Пэттеном секта. Пэттен был в ней самодержавным властителем, и его воля считалась законом. Остальные же неукоснительно потакали всем его капризам. Пэттена подозревали в попытках склонить сектанток к плотским утехам. К тому же, он наверняка освобождал своих приверженцев от тяжкого бремени частной собственности. Все достояние единоверцев принадлежало храму, но бумаги были составлены таким образом, что храм полностью отождествлялся с личностью Пэттена, который всячески поощрял своих приверженцев к отправлению обрядов в раннехристианском духе: сектанты устраивали тайные сходки, использовали анаграммы и символы, отражающие таинства веры. Церквей, как таковых, у них не было вовсе, зато были церковные сборы, и этих поступлений Пэттену хватало на вольготное, прямо-таки царское житье-бытье. Он владел обширным поместьем близ Рино, штат Невада, которое выкупил у другого всемирно известного толстосума, и маленьким неприметным особняком на побережье напротив Сан-Клементе, а затем приобрел ещё и сельскую усадьбу неподалеку от Пальма-де-Мальорка.
В вырезках не нашлось никаких указаний на то, что могущество империи Пэттена идет на убыль Но один испанский судостроитель из Пальмы забрал назад заказанную Пэттеном яхту, а вооруженные силы США, обеспокоенные невольным увлечением своих бывших солдат "Последним храмом", начали расследование, чтобы установить достоверность событий, описанных Пэттеном в его бестселлере "Ослепительный свет". В одной из вырезок пятидесятилетний поденщик из Балтимора утверждал, что в 1975 году сам написал эту книгу, а Пэттен лишь дал ему шестичасовую кассету со своими речами и снял для халтурщика квартиру в Джорджтауне. Тем не менее, книга продержалась в списке бестселлеров "Нью-Йорк-таймс" целых двадцать две недели. Экземпляр нашелся даже в Грэнтэме, на полке магазина, где он притулился к "Пророку" Калила Гибрана. Книготорговец сообщил мне, что опус Пэттена переведен на семнадцать языков и продается везде, где существует письменность. Все эти сведения торговец изложил мне тоном распорядителя похорон. Не знаю, то ли он проникся учением Пэттена, то ли был поражен ажиотажным спросом на "Ослепительный свет".
Но сегодня днем Пэттен едва ли имел шанс попасть на обложку "Тайм": ведь дождь поливает всех - и праведников, и грешников. Любопытно, каково нашему герою в здешней глухомани после "Ньюзвик" и Си-Би-Эс? Интересно, что это такое - вернуться домой, не имея возможности сказать хотя бы одной живой душе, кто ты? Герою местного масштаба придется обойтись без фанфар и даже без "Хантсвиллского еженедельника".
Кто-то громко ударил в проволочную дверь, и я догадался, что это Джоан с моим молоком. Она принесла с собой дождевую воду, запах свежести и уйму дорожной грязи. Очки её запотели, и Джоан сняла их, а заодно и громадную мокрую соломенную шляпу.
- Боже ж ты мой, ну и ливень! Вот что в гидрометцентре называют "временами дождь". - Грянул гром и, крыша дома содрогнулась. Весьма своевременное напоминание о том, что негоже поминать имя Господа всуе. - Я принесла ваше молоко.
- Вовсе не обязательно было тащить его сюда под дождем. Это не ваш долг и уж тем паче не земное предназначение. У меня чайник кипит. Чаю хотите?
- Неплохо бы. Только сперва раздобудем немного света, - она взяла со стола керосиновую лампу, заправила её и принялась накачивать, пока та не зашипела. Джоан поднесла спичку к фитилю, и вспыхнуло мощное пламя. Моя хижина опять обрела цвета, а по бежевой крышке стола заплясали длинные тени от бутылки с кетчупом, перечницы и солонки.
- Так-то оно лучше, - рассудила она, выбираясь из черного дождевика и бросая его на диван, набитый конским волосом. - Проклятые бобры опять запрудили сточную канаву. Так я и знала, что кроватные пружины - им не помеха. За дорогой уже озеро по колено глубиной. А после этого ливня... Черт, даже думать об этом не хочется.
Я молча заваривал чай. По-моему это лучший способ сбора сведений. Наконец я отыскал на полке над мойкой несколько глиняных кружек и, залив пакетики чая кипятком, принялся давить их ложкой, чтобы сберечь время. Потом достал початую банку сухого молока.
- Но ведь я принесла свежее, - напомнила мне Джоан, протирая очки розовой салфеткой и вновь водружая их на нос.
- Новоприобретенные привычки живучи. Успокойтесь. Я просто ещё не освоился. Сначала вы покажете мне, как все делать, а потом проверите, хорошо ли я усвоил науку. Ведь ковырять в носу можно любым пальцем.
Джоан улыбнулась, я налил ей чаю, потом достал флягу с молоком и проделал в ней дырку. Джоан дипломатично капнула молока в чай, потом показала мне, как настоящий обитатель пограничья переливает содержимое пластмассовой фляги в пластмассовый кувшин.
- Как мои цыплята, все живые? - спросила она.
- Наверное. Я не очень усердно их считал, но ничего необычного не заметил. Единственное знаменательное событие сегодня - ваша блестящая операция по завозу снеди. - Я закурил сигарету и бросил спичку в пепельницу с рекламой какой-то давно прекратившей существование пивоварни.
У Джоан Харбисон было простое милое лицо. Ее синие глаза не сразу привлекали внимание. Мне понадобилось три дня, чтобы, наконец, заметить их. Они пленяли меня медленно. Как и ямочка на правой щеке, в которой то и дело пряталась маленькая бурая родинка. Когда каштановые волосы Джоан были сухи, они казались пышными, но всклокоченными, однако сейчас темные завитки липли ко лбу. Косметикой она не пользовалась, поскольку в этом не было нужды. В день моего приезда Джоан меняла воздушный фильтр в своей "хонде" и жаловалась, что теперь ей не хватит времени заняться генератором, который и впрямь требовал ремонта. С тех пор я имел возможность наблюдать, как она стрижет траву, колет и складывает в поленицу дрова, перебирает подвесной мотор, скармливает кошкам рыбьи головы и запекает в духовке какое-то блюдо в горшочке, обернутом бурой бумагой. Куда бы ни направлялась Джоан, за ней повсюду следовал двенадцатилетний мальчик, сын американцев, снимавших одну из бревенчатых хижин.
Джоан прихлебывала чай. Ливень дал ей возможность отдохнуть несколько минут. Пока идет дождь, генератор, лодки, кошки и все мы могли бежать, катиться и плыть ко всем чертям.
- Надо что-то делать с этим бобром, - сказала Джоан, следя за дымом моей сигареты. - Он строит свои запруды быстрее, чем я их ломаю. Вообще-то их двое. За пару центов я готова освежевать обоих, продать шкуры в Торонто и починить на эти деньги свою бензопилу. - Ветер надувал проволочную сетку на окнах, иногда она распрямлялась и смачно шлепала по стеклу. Джоан склонилась над своей чашкой. - Ладно, нынче дождь, и он зарядил на всю ночь, но завтра будет уже другой день. - Она наигранно вздохнула и потянулась к чайнику точно так же, как потянулась к банке "нескафе", которым я угощал её в первый день. Яростный дождь за дверью мало-помалу стихал и уже утратил свою былую тропическую страсть. Ветер перестал вспахивать землю и перегонять воду из ямы в яму. В дверь заглянула одна из кошек, и я злобно зыркнул на нее. Пусть топает своими грязными мокрыми лапами по другим полам. Я сам прибирался в доме и с недавних пор относился к своим хозяйственным обязанностям ревностно.
- Выдыхается, - сказал я, кивком показав на окно. Джоан отрешенно улыбнулась. - В такую погоду только рыбу удить.
Казалось, она не слышит меня.
- Мы с Майком вселились в эту усадьбу в такой же вот день. Промокли до нитки, пока разгружали фургончик. Все тут дышало на ладан, а дождь навел нас на мысль, что мы прогадали. Потом я запустила генератор, и тут выяснилось, что в духовке проживают мыши, Увидев их, я хотела тотчас собрать пожитки и уехать в Торонто.