София вышла к нам клевая в доску - стройная, ладненькая, все французское, все на месте, ну прямо - "сахарная тростиночка, кто тебя первый сорвет!" Схватили ее под белы ручки и понесли в Борькину квартиру. И напились там втроем до посинения. Кокетничала поначалу, но потом танец живота голая на столе танцевала...
Сплошной отпад, я вам скажу. Совершенное, восхитительное бесстыдство! Бесподобное, призывное красноречие играющих бедер и трепещущей попки! Потом упали в постель, она посередине, а у нас с Борькой сплошной пассаж: тишина, решительно никаких намеков на эрекцию. Бананового ликера с шампанским, видно, перебрали. До сих пор у меня бананы отвращение вызывают. А Софи то так, то эдак, а мы лежим, навзрыд смеемся. Сунул ей руку меж ног, и, смотрю (не чувствую, нет - какие там чувства после двух бутылок и трех фужеров, а буквально - смотрю!) - у меня положительные изменения в требуемом месте произошли. Ну, я и бросился на Софи, и только ей ноги раздвинул, как Борька, гад, бросил, головой качая и ехидно так ухмыляясь:
- Нет, Черный, не выйдет... Не успеешь. Щас сдуется!
Конечно, так и случилось... Сглазил, гад! Но потом все встало... на свои места. До утра мы с ней веселились, сумела она нас поднять и не раз и по-разному, но самое веселое было в конце. Сплошной, отвратительный разврат, но уже духовный.
Когда Софи, наконец, одеваться начала, выяснилось, что пропали трусики ее французские! Маленькие такие, носа не вытрешь. Час искали тотально - не могли найти. Лишь на следующий день жена Борина нашла их в щели между матрасом и спинкой кроватной. А я ведь искал там. Обычная подлянка свободной женщины - ста баксов не пожалеет, чтобы расписаться в книге отзывов и предложений вашей супруги!
"Разврат, так разврат... - подумал я, решив, наконец, сдаться обстоятельствам. - Поплаваем пока в этой мутной водичке... Со временем можно будет оценить обстановку в доме и решить, что делать дальше. Хотя, честно говоря, у меня совсем нет желания оставаться в этом доме. Интересно, мужиков у них нет, что ли? Что за пламенная страсть к чужаку? А Лейла-то на иранку не похожа!
Столько вопросов на голодный желудок! Господи, какая глупость - морить мужика голодом. Идиотка!"
Разьярившись, я заорал во весь голос:
- Пива хочу! Жрать давай, крыса амбарная! Лей...- хотел я диким ревом привлечь мою ненаглядную, но, осознав вдруг политическую несвоевременность этого шага, продолжил:
- Лейка огородная! Хлеба давай! Гусыня подколодная...
На этом эпитете дверь растворилась, и я увидел оценивающие глаза Фатимы. Через пару секунд внимательно-ехидной констатации моего полного и безоговорочного поражения она удовлетворенно закивала, но потом, когда взгляд ее прошелся по разоренной комнате, кивок перешел в досадное покачивание головой из стороны в сторону. Еще раз взглянув на меня, уже с толикой уважения, она вышла.
Через некоторое время Фатима вернулась и предложила следовать за собой. По застланному коврами коридору мы прошли в богатую беломраморную ванную комнату. Все было знакомо... Да, похоже, именно здесь, с омовения, я начал свое хождение по мукам и радостям этого дома. В стены были вделаны зеркала, по углам стояли вазы с искусно сделанными цветами. Фатима царственным жестом указала мне на бесподобно широкую ванну, скорее - бассейн и вышла.
Я разделся и плюхнулся в воду. Вода оказалась не из водопроводного крана, солоноватая, а питьевая, из местного источника. Это был признак высшего благоприятствования! Следующий его признак не заставил себя ждать: в ванную гуськом вошли три девушки в прозрачных голубых шароварах и рубашках. Лейлы среди них не было. Но, да простит меня радость моих глаз, я скоро забыл о ней - девицы окружили меня и начали совершать омовение.
Преодолев, конечно же, не сразу, смущение, я принялся легкомысленно заигрывать с ними: брызгать водой, чтобы одежды стали прозрачнее, шлепать по попкам и прелестным маленьким грудкам, касаться ненароком таких разных розовых и коричневатых, больших, с пуговку и маленьких, с булавочную головку, сосков - и, наконец, затащил сначала одну, а затем и остальных в ванну.
Как только они расположились в ней, в моем организме произошли количественные перемены. Девочек это привело в неописуемый восторг, они затараторили, указывая пальчиками на то, что в смущении я пытался скрыть в воде от их пытливых взоров. По их виду нетрудно было понять, что они уговаривают друг друга познакомиться со мной поближе. "Эти румяные яблочки недалеко от яблони попадали" - подумал я, рассматривая негодниц. Наконец, одна из них, брызнув мне в лицо водой, устремилась тотчас прелестной ручкой под воду и неожиданно для меня, с первого раза, схватила за основание члена нежнейшей ладошкой и довольно медленно заскользила ею к узлу сплетения большинства моих нервных окончаний.
"Хорошее не может продолжаться долго", - вдруг пришло мне в голову и тотчас дверь ванной распахнулась, чтобы открыть взорам нашей развеселившейся компании зловещую фигуру Фатимы - единственной владычицы моей эрекции. "Shewolf<Волчица (англ.)>, - вырвалось у меня на смеси английско-русско-таджикского, - крыса черная, падарналат<Таджикское матерное слово.>, подлая притом. Ты, что, думаешь..."
И тут мне вдруг сделалось так гадко на душе, что я замолк и, шлепнув, ближайшую девушку по уже застывшей попке, в чем был, побрел в свою комнату...
Она сверкала чистотой. Я бросился на тщательно застланную постель и отдался набежавшим мыслям: "Не готов я бежать... Да и как? Куда? Влип опять, застрял. В скале легче было - ты один, камень и судьба. Здесь куча народа кругом. Хорошо было там, в камне... Жаль, рассказать будет некому.
А в этом ведь вся соль... Влипнешь куда-нибудь, выскочишь незнамо как, и упиваешься потом, увлеченно рассказывая о приключениях, чуть не сведших тебя в могилу. Может быть, и отсюда выскочу... Главное - ничего не придумывать и не отчаиваться. Многие бы согласились лечь на мое место, ха-ха!"
Поток моего сознания был прерван мягко легшей мне на лоб ладонью. Я раскрыл глаза и увидел светящиеся тревогой очи Лейлы. Она явно была недовольна, если не рассержена.
"Да не ревнуешь ли ты? - пришло мне в голову. - Ну-ну... В таком случае на сцену выступает воля со знаком, обратным воле Фатимы, и есть возможность отдаться событиям и взирать на них нулем с точки начала координат, или, что лучше, с высоты кровати. Вперед, девочка! А я устал..."
Лейла, уловив, видимо, мои мысли, несколько раз больно толкнула меня кулачком в бок, в глазах ее показались слезы.
Я многое повидал на своем веку и потому многое воспринимаю холодно, если не равнодушно. Я могу хладнокровно взирать на растерзанную человеческую плоть, часто равнодушен к чужой боли, чужому горю - если не могу помочь - но тихие женские слезы берут меня за душу цепко и глубоко.
- Well, what can I do? What can I do, my honey? <Ну что я могу сделать? Что я могу сделать, дорогая? (англ.)>
- I will do all myself <Я сделаю все сама (англ.).> - воскликнула она и, вновь ударив в плечо кулачком, выскочила из комнаты.
Вечером Лейла не пришла. Я лежал, переваривая обильный ужин, запитый бутылкой апельсинового ликера. Остатки его еще искрились в покоившемся на животе хрустальном стакане. Мысли о причине замены тюремной администрацией напитка мужественных - виски - на дамский напиток будили во мне противление злу. Я медленно высосал остаток намека и заснул. Во сне ко мне пришла грузная женщина, и я зло и быстро изнасиловал ее...
7. Фатима под кроватью. - Блаженство единения. - Малайский нож.
Проснувшись на следующее утро, я позевал, приходя в себя, и сел под дверью в засаду. Как только она приоткрылась, и я увидел ненавистную черную фигуру, вся накопившаяся злость бросила меня вперед. Я схватил бешено сопротивлявшуюся Фатиму за жирные плечи, втащил в комнату и толкнул на пол. Она хотела, было, подняться, но я пнул ее в мягкий зад и еще, с огромным удовольствием, но не сильно - в пах. Мой трофей тут же успокоился и, жалобно всхлипывая, покорно распростерся у моих ног.