- Во, дают! - придя в себя, восхитился Житник. - За... три часа...туда - обратно. И ведь... все это... надо было собрать по дощечке... навьючить. Стахановцы, вашу мать!
- Торопятся... Непонятно.
- Надо делать... ноги, пока... непонятно. Как ты?
- Нормально...
- А я ног уже не чувствую. Ступни - как отрезало. И голова сейчас лопнет.
- Вряд ли... Она же чугунная.
- Довыпендриваешься...
- Уже похоже...
Я не договорил. По знаку Доцента к нам бросились люди, сняли со столбов, бросили на землю.
- Ну вот, "и как Христа, его сняли с креста". Давай полежим, отдохнем; обедом, вроде, еще не пахнет, - проговорил я, повернув к Юрке гудящую голову. - Ты не злись на меня... Если бы я не уважал тебя, ну, некоторые твои качества, я бы в сторону твою и не посмотрел ...
- А мне твое уважение на хрен не нужно. Ты меня по-своему переделать хочешь, а я собой доволен. Понял? - тихо ответил он, отчужденно глядя в небесную синеву.
- Понял... Что доволен... Только не знаю почему...
- Слушай, Чернов... Давно хотел тебя спросить, как там твоя Ксения поживает?
- Да никак... В 91-ом замуж, наконец, вышла и уехала с мужем на родину, на Алтай. В село. "В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов". Дочку родила. Потом запила на всю катушку. Она ведь, ты знаешь, всегда с нами, мужиками, наравне употребляла. И ушла от мужа, мягко говоря. Сын к ней ездит каждый год и черный от горя приезжает...
- Радуешься, небось?
- А чего радоваться? Рядом с ней все горит... Она мне жизнь покурочила, теперь сын с ней мается. Сестренке его семь лет, в школу не ходит...
- Радуешься... Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт. И всегда хотела сама по себе быть. Она ведь тебе... Я-то все знаю... С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила. Один ты не замечал... Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника... из голубеньких незабудок веночки плела... А потом с ним в город уехала... Провожать... Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию ихнюю видел... А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Кормушиным... Прямо в маршруте в траве некошеной... Их Федька Муборакшоев видел... В бинокль с другого борта ущелья... Говорил потом... зенками блестя... слюну... сглатывая: "Высший класс! В кино такого трах-трах-тарарах не увидишь... Чуть окулярами себе глаза не выдавил! Жаль она памирских таджиков не любит!"
- Слушай, Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать... Но чуть-чуть больно. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь... А я перегорел. И с рогами своими хоть и сроднился, но давно их не ношу... Храню, как память. Их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить... Развода нашего требовал... Не давала что ли?
- Давала, не давала... - огрызнулся Юрка. - Кончай болтать, вон Наташка идет.
- Опять бодаетесь? - улыбнулась Наташа, присев на корточки. Всем своим видом она пыталась показать, что взяла себя в руки..
- Да так... В меру сил... - ответил я. - Просто вспомнили, как в былые годы Юрик твой проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была - я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами... А он, паразит мелкий, издевался: для смеху обглоданные концы перцем красным натирал... Втихаря... Потом вся камералка ржала, гримасы мои наблюдая... - сказал я, ностальгически улыбаясь
Из штольни вылезли Бабек с Сергеем.
- Как жизнь? Бьет ключом и все по голове? - похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.
- Ты и не представляешь, как жизнь прекрасна и удивительна, - сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные, сочащиеся кровью рубцы.
- Он еще сможет насладиться жизнью. Если захочет. И, может быть, не раз... Следующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже. Повешенных за ноги будут сечь плетьми, - произнес Доцент, рассматривая ногти.
- Мы вам верим! - изрек я, преданно глядя ему в глаза. Глубина и стойкость ваших принципов, ваша неуемная последовательность нас восхищают. Вы настоящий учитель! С большой буквы. В знак благодарности за ваши поучительные уроки, я готов в свободное от каторги время сделать вам учебные пособия для ваших преданных учеников - гильотину и дыбу в натуральную величину! С их помощью куда легче сеять разумное, доброе, вечное...
- Вы много говорите, а работа стоит. А насчет дыбы я подумаю... Хорошая идея...
Через некоторое время мы с Юркой смогли встать на одеревеневшие ноги и приступить к приему пищи - супа "А ля Фатима". Мы не привередничали. Хорошая кулинария требует полета мысли, а какой уж тут полет, особенно у объятых страхом женщин.
- Ты не говори с ним больше, - тревожно глядя мне в глаза, попросила Лейла, как только мы закончили трапезу. - Он злой на тебя. Он - начальник здесь, а ты хочешь быть умнее.
- Лейла правда говорит. Если ты его злой делаешь - всем плохо будет, присоединился к ней Бабек.
- Ладушки! С этой минуты я его в упор не вижу... - погладил я Лейлу по головке и продолжил, обратившись к Сергею:
- А ты, может быть, сходишь к нему, поговоришь насчет мельницы? Пусть думает, что мы здесь всерьез и надолго расположились и бежать не собираемся. Да и проживем подольше, если захотят они мельницу строить...
После обеда по приказу Доцента мы занялись сооружением деревянной крышки для лаза в штольню. Сколотив ее из толстенного горбыля, взялись за бутару. Сделали грохот, лоток, настелили шкур овечьих, приладили планки. Уже в сумерках для пробы промыли рудную мелочь. Ее было килограмм пятьдесят, выход же золота составил грамм пятьсот-шестьсот. Получалось, что содержание золота в хвостах <Хвост (горн.) - дезинтегрированная порода, остающаяся после извлечения из руды полезного компонента.> нашей вчерашней и позавчерашней добычи было огромным. Оно составляло около 10 килограмм на тонну!
Вечером довольный Доцент осторожно ссыпал сданное ему золото в двойной полиэтиленовый мешочек и поинтересовался нашими дальнейшими планами на каторжное будущее.
- Водяную мельницу надо строить для мелкого помола руды, - сказал Сергей. - Внизу, на Уч-Кадо. Выход золота будет выше. Процентов на десять-пятнадцать.
- У нас есть специалист в мельничном деле. Завтра с утра я вам его пришлю.
- И еще нужны сигареты, - сказал я, закуривая последнюю памирину. - И надо подумать о принудительной вентиляции. Когда кончится аммонит, придется действовать по старинке - огнем и водой. У вас, в кишлаке, полно разрезанных на полотнища прорезиненных вентиляционных рукавов. Все крыши ими крыты. Надо сшить из них рукав длиной метров пятьдесят и диаметром сантиметров сорок. Чтобы легче было везти, шейте по десять метров, здесь соединим...
- К утру сделаем, - кивнул Доцент, что-то отмечая в записной книжке.
- Помимо труб нужны мехи для нагнетания воздуха и молодая баранина для нас, - продолжал перечислять я. - Пока все необходимое будет собираться или изготавливаться, мы опробуем бока жилы. В них тоже может быть хорошее золото.
- Прекрасно. Мы все сделаем быстро. А вместо сигарет пришлю вам сушеный табак, - задумчиво ответил он, видимо, уже обдумывая дальнейшие действия. А вам пора спать. Даем вам десять минут на ужин и санитарно-гигиенические процедуры.
- А как там Фатима с Фаридой поживают? - спросил я, начисто забыв о своем обещании не общаться с Доцентом. - Страстные женщины, я вам скажу. Кишлак ваш на уши они еще не поставили? Если скажете "Нет", я не поверю.
На фейсе Доцента возникла гримаса. Гримаса, очень похожая на ту, которая возникла у меня на лице как-то вечером в Захедане, когда я в полутьме, у своей кровати увидел обнаженную Фатиму. Он поднял руку, намереваясь махнуть ею в сердцах, но, видно, решив, что жест этот может подорвать устои субординации, передумал и ушел к своим людям.