— Сковорода, — вежливо уточнил я. Да, не легко дается миллион.
— Был он у нас. Коттедж собирался строить. Все ходил, проекты смотрел, примерялся, — в голосе добродушного лупоглазого толстячка, моих, наверное, лет, прозвучало искреннее сочувствие. — А жизнь вон как обернулась. Это не его в детском садике убили?
Я подтвердил данный факт и полез в карман за фотографией Щукина.
— Нам Митрич рассказывал про убийство. Он в этом садике сторожит, ну и у нас, обычно с вечера пятницы до понедельника охраняет, — объяснил владелец фирмы.
— Этого не знаете? — сунув под нос толстяку фото, я, на всякий случай уточнил. — Какой Митрич?
— Этого впервые вижу, — покачал головой тот. — А Митрич — это сторож наш воскресный. Иван Дмитриевич Степаненко. Вон он в углу сидит. Мы разойдемся, а он останется, трудяга.
На имена, лица и многое другое память у меня отвратительная, поэтому, прежде, чем задать очередной вопрос, я полез в блокнот.
— Скажите, — пялясь в собственные каракули, спросил осторожно, опасаясь спугнуть удачу. — Он и в ночь убийства у вас дежурил?
— Где же еще? — искренне удивился собеседник. — Правда под утро его милиция вызвала, так что подменить пришлось.
— Поговорить с ним можно?
— Да говорите сколько влезет. Я думал его уже допросили, кому надо.
— Всегда, знаете, мелочи есть. Разные. На первый взгляд почти и не заметные, — бочком–бочком начал выбираться я из–за стола. — Спасибо вам за помощь. Огромное спасибо.
— Не за что, — отмахнулся собеседник. — Маньяка нашего поймайте, а то люди уже боятся по темному с работы домой идти.
— Всенепременнейше.
— Степаненко? Иван Дмитриевич? — как можно ласковей улыбаясь подсел я к сторожу, до крайности понизив голос. — Ты мне скажи, Митрич, как это тебе раздваиваться удается? Ведь, по милицейским протоколам, ты труп обнаружил. А хозяин говорит, что ты здесь с вечера сторожил.
— Подрабатывать сейчас никому не запрещено. Не прежние времена, — набычился тощий как жердь Митрич, возрастом за пятьдесят.
— Подрабатывать — это точно, — покладисто согласился я. — А за лжесвидетельство, знаешь, сколько дают? Дело–то об убийстве. Может, ты сообщник?
— Отцепись к такой–растакой… — завернул сторож красиво, в пору поучиться, но как–то неуверенно и тихо.
— Митрич, я сейчас «02» наберу, — так же тихо пригрозил я доставая из кармана сотовый. — Лучше сам все расскажи. Кто труп нашел?
— Да племянник мой свет в окошке увидел и мне сюда позвонил, — хмуро признался сторож. — Он всегда по пятницам в садике сидит вместо меня. Тут же за день больше платят, чем там за весь месяц, вот Андрюшка и помогает. Все равно приезжает из своего речного училища. Где–то парню надо быть по выходным. Не с этой же шалашовкой.
— С кем?
— Да с мамашей его, сестренкой моей мать ее… — трехминутной чреды матюков, с его точки зрения, видимо, хватило, чтобы обрисовать моральный облик собственной сестры. — Она, корова, как глаза зальет… Пацан и так там насмотрелся всякого. Пусть лучше со мной будет.
— Это точно, — согласился я. Ну, Михайлов, ты здорово надо мной посмеялся, когда я за Щукиным пришел. А то, что ваш свидетель — никакой не свидетель? То, что настоящего свидетеля только я знаю, это как? Ладно, ужо, посажу кое–кого в лужу.
— Счастливо, Митрич, не горюй, — жизнерадостно попрощался я и ушел в ночь под противный непрестанно моросящий дождь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
— От Митрича! — решительно протарабанив в детсадовскую дверь, громко возвестил я. — От Александра Дмитриевича Степаненко!
Сторожев племянник оказался щуплым невысоким парнишкой лет пятнадцати и при виде меня испуганно подался назад.
— Страшновато? — ободрительно поинтересовался я, просочившись через полуоткрытую дверь.
— Вы тот самый детектив?
Надо же и этот меня знает!
— А как же, — кивнул я. — Виктор Сковорода собственной персоной. Тебя Андреем зовут?
Тот нерешительно кивнул.
— Вот что, Андрюха, — задушевным тоном продолжил я. — Ты ведь в ту ночь, когда человека убили, тоже здесь был, верно? Не отпирайся, мне Митрич сказал.
— Спал я, — огрызнулся пацан. — Не знаю ничего! Часа в два проснулся, смотрю свет в окошке. Я сразу дяде позвонил. Он меня к себе домой отправил и ментов вызвал.
— Ай, как крепко ты спишь! Даже выстрела не слышал?
— Да не слышал я ничего! Зачем пристали? Может пистолет с глушителем был, откуда мне знать?
— Ну, может, и так, — покладисто согласился я. — Смотри, Андрейка, милиция тебя, пока не беспокоит. На допросы не таскает. Они, глупенькие, о твоем существовании даже не подозревают. Так что, если ты мне врешь…
Я сделал многозначительную паузу.
— Говорю вам, спал! Не слышал ничего! Не видел!
Я в сердцах чертыхнулся про себя. Надо же, до чего нервный попался мальчишка! Попробуй такого разговори! Придется оставить до следующего раза.
— Ладно, неси службу, — многозначительно кивнул я. — Увидимся еще.
И вновь оказался на улице под моросящим дождем. Машинально глянул на часы. М-да, пол десятого. А темнотища, хоть глаз выколи. Прибавил шагу. Действительно, глушь беспросветная. Частный сектор, ставни на окнах, по одному фонарю на квартал. Тут пол города перестрелять можно, если не по пятницам стрелять, а каждый день. Стоп!
Я замер, как вкопанный. Черт возьми, а пацан за Митрича по пятницам в детском садике сидит. Это что получается, что сегодня пятница?
Зубы мои клацнули. Надо же, похолодало как! А весь день, вроде, даже и не мерз. Чертова пятница — Венерин день! Чертова операция «Двойной меч»! Чертова двойка мечей! Пришьет меня местный маньяк и делу конец! Плакали мои денежки!
Изо всех сил сжав в кармане газовый баллончик — идиот, хоть бы «Эфу» прихватил — я, насколько позволяла темнота огляделся окрест. Не полегчало. Прислушался. Где–то вдали машины гудят: это со стороны вокзала, где у нас с Таней встреча. Вернуться к детскому саду, вызвать ее по «трубе»? Но связь такая паскудная, да и пацан совсем перепугается. Музыка откуда–то, вопли пьяные… До людей бы добраться.
Все еще озираясь, я медленно двинулся вдоль забора одного из частных строений. Чертовы кусты, проклятые деревья. Вот же темень. Постучаться? Тоже событие для местной прессы — насмерть перепуганный детектив.
«Эфу» правильно не взял, конечно. Местные менты на меня зуб точат из–за газетной шумихи. С оружием, точно, повязали бы, а может и подстрелил бы с перепугу какой–нибудь сержантик. Заметил бы пушку и за маньяка при…
Резкий шум в кустах раздавшийся, казалось, прямо у меня за спиной ударил по нервам похлеще любого выстрела. Я и понять ничего не успел — где я, кто и почему несусь по лужам сквозь ночную тьму. Резко бросился за угол и тут только частично вернул себе способность соображать. Бежать дальше не стал — пуля, она догонит, — юркнул в темноту притаившись за стволом ближайшего дерева и достал из кармана баллончик.
Может не заметит, маньяк, мимо пройдет?
«Роллекс» на левом запястье старательно отсчитывал секунды, но я по прежнему оставался один. Обидно, если перепугался какой–нибудь собаки. Что же он, маньяк, — идиот с таким шумом через кусты ломиться. Хотя, собака залаяла бы на бегущего, а то и вслед кинулась. Точно, кошки испугался! Нет, надо же, кошки совсем обнаглели, ломятся через заросли, как лоси в лесу!
Сплюнув от досады, выбрался из своего укрытия. Осторожно выглянул за угол. Точно, никого! Никому об этом никогда не расскажу. Таня засмеет, не то, что Варька!
Поминутно оглядываясь, заспешил к вокзалу. Скорее из этого проклятого городка с его маньяками и темными улочками. К уютному камину и крепкому, душистому рому.
Когда Таня подъехала, я уже третью «сотку» опрокинул. Нервы успокаивал, да и ноги промочил покуда по лужам, как кенгуру скакал. Жуя на ходу бутерброд с полу копченой колбасой, поспешно выбрался из привокзального гадюшника.