Смерть ждала на перевале
Смерть ждала на перевале
С утра 6-го ноября ждали вертолета, а вместо прилетела радиограмма: "Погоды до девятого не будет. С праздником. Вашуров". В обед, уже свыкшись с новостью, узнал, что проходчики с буровиками собрались идти пешком до Пакрута - другой разведки на южной стороне хребта, где еще лето, и дорога в город пылит, а не мерзнет под снегом, как наша. - Пехом 36 км по снегу через перевал 3570 и горбушку пониже? - подумал я. - Не, это слишком. Посмотрев на серое низкое небо и горы, улегшиеся на зимовку, пошел в камералку, сел работать. Вспомнил, как Глеб, это мой начальник, уезжая на последней машине, сказал, чтоб журналы опробования штолен были у него 9-го, хоть кровь из носу. Тут с пятой штольни - до нее километра три по Верхней тропе и шесть по грунтовке - притопал Виталик Сосунов. Щеки красные, маленький, кг пятьдесят, хоть сибиряк исконный. - Ребята в город идут, - сказал он, усаживаясь напротив со своими образцами. - Может, пойдем? - уставился на него. - Местные говорят снега на дороге по щиколотку? - Иди, я пас. Понятно, он в общаге живет, да и девочки у него нет. А у меня жена, у сына день рождения, десять месяцев на той неделе. Вышел из землянки, смотрю, Генка Кабалин идет, он за начальника на праздники остался. - Я тоже пойду, - обратился к нему. - Глебу журналы нужны. - Иди. Я с Вашуровым сейчас говорил, докладывал положение. Он приказал всех вас самовольщиками объявить, и сказал, что навстречу машину вышлет. Машина навстречу - это километров 10 долой. Ну, вернулся я в камералку, сунул журналы опробования в рюкзак, добавил сала кусок и нах дранг остен. Как был в триконях (это такие ботинки с железками на подошвах) - сапоги остались на 5-ой штольне, там моя штаб-квартира со всем барахлом. Виталик нас догнал минут через двадцать, и стало нас тринадцать, не считая собаки Веги, двухлетки упитанной, она с Мишкой Сойфером, увязалась, единственным в Союзе проходчиком-евреем. До подножья перевального доперли часа за три, уже к вечеру, и подуставшие. А там снег по яйца и выше. Посмотрели наверх, на кисло-серые от непогоды горы, посмотрели, и решили совещаться, потому как Леша Никольский вроде выдохся. Бугор проходчиков Елизарьев - его в прошлом году на героя выдвигали, но с биографией что-то не получилось - с ребятами своими поговорив, ко мне подошел, спрашивает, ну что, командир, идем? Двенадцать километров до верхушки осталось? Или назад? Я представил, как назад от праздника семейного грустно чапаю, от Вашурова с вахтовкой на той стороне, конечно, с водкой, ведь Вашуров знает, что такое перевал поздней осенью топтать, потом на Лешу посмотрел, он у нас дизелист, большой и рыхлый от нефизической работы: - Пойдем назад? Ведь не дойдешь? - У сеструхи свадьба завтра... - Тебе решать... Леха что-то буркнул, мы приняли это за положительный ответ и наверх двинулись. Бугаи, меняясь, шли впереди, торили тропу. Метров через пятьсот снегу стало по пояс, дорога едва угадывалась. Но шли, шли молча - одни глодали мысль, что надо было возвращаться в лагерь, другие видели баб и застолья. Леха шел, спотыкаясь, шел, обхватив впереди идущего за пояс, сзади его подталкивали. Выдохшуюся начисто собаку несли на руках. Скоро стемнело, облака рассеялись, показались малохольные звезды, и заморозило. На двенадцатом часу перехода стал отключаться: сначала ушли мысли, затем закрылись глаза. Остались одни ноги - поднял, поставил, поднял, поставил... Очувствовался по пояс в снегу на незнакомом крутом склоне, вровень с вершинами... Кругом ни дороги, ни следа, одна борозда позади, сикось-накось от бесчувственного движения. Это было что-то. Вмиг пронизанный последним ужасом, я заорал диким ором... Лишь несколько минут спустя, уже сорвав голос, увидел далеко внизу цепочку бредущих к перевалу товарищей - потом они смеялись... От того, что нашелся, сил прибавилось, я мигом скатился вниз, пошел последним. Перевал был уже перед глазами. На нем, мы знали, зимовал бульдозер, оставленный на вешнюю чистку дороги. Все ожили, заговорили: заведем, Леху в кабину и вперед! Дудки, ничего не вышло - в пускаче не оказалось бензина, слили местные вместе с солярой. Пошли вниз - опять незадача - на южной стороне снегу оказалось больше, и он был сырым. Через километр или около того умер Леша. Мы окружили его, безучастные, как пингвины. Елизарьев сел перед телом на колени, приставил зеркальце к носу - дыханья не было. Поднявшись на ноги, сказал, что тащить труп нет смысла - не осилим, дал каждому глотнуть водки из горла (припас на дорогу), и мы пошли. Но не цепочкой уже, по двое, по трое. Те, кто не так выдохся и замерз, оторвались, остальные брели как французы из России. Я с Виталиком побрел, но отстал, потому как с отмерзшими ступнями не побежишь, да и снег на трикони платформой в пядь налипал, хоть на карачках ползи. И полз до очередного скального выступа, минут пять собирался под ним с силами, чтоб можно было ногу поднять; собравшись, сбивал о камень эти чертовы платформы, модные в тот год. И так час или два, пока совсем не дошел. Иду, вот-вот упаду. И упал скоро, упал о Виталика споткнувшись - он поперек дороги в снегу метровом навзничь лежал. Глаза закатил, улыбочка на лице, блаженная такая, румянец на всю щеку. - Вставай дурак, замерзнешь, - потряс его за плечи. А он лепечет: - Не тронь меня... оставь... мне хорошо... В общем, спас он меня этим смертным своим лепетом. На себя уже было наплевать - пустой был и холодный, как варежка на снегу, а тут, как будто в игру какую-то ввязался... Игру в спасителя, типа "ищут прохожие, ищет милиция". Ожил сразу, надавал кулаком по румяному личику и потащил. На себе, и за собой и на карачках пристяжным. До самой машины дотащил, она под снежной линией ждала, хоть сам полумертвый был. Хохму еще помню - полбутылки водки влил ему в горло и в кабину "66"-го затарил, чтоб погрелся на моторе. А Виталик,- вот умора! - на карачках привычных всю кабину механически форсировал и в водительскую дверь вывалился прям под колесо! Ну, оставил его я ребятам с Пакрута, а сам в салон к остальным. Сел, достал из ящика бутылку водяры, выпил в один присест, как воду без газировки. Вторую бутылку по четвертушке в ботинки вылил, чтоб ступни омертвевшие обогреть. Вылил, расселся, а кайфа нет, как и не пил. Добавил еще полпузыря разом, впрочем, опять без всякого результата. Тем временем Вашуров явился, сказал, что поздно уже, четыре, нет смысла посылать людей за Лехиным трупом, и посигналил водителю, чтоб трогался. Восьмого ноября, поспав на Пакруте, молча поехали в город. В проходе между сидениями лежал Леша, завернутый в новую палатку. От тряски на спусках труп съезжал к передним торцевым сидениям, упирался головой в ноги Виталику. Тогда Виталик вставал, брался за Лехины плечи и задвигал его в глубь салона. В глубине салона сидел я. От тряски на крутых подъемах труп съезжал ко мне, и ноги его касались моих ног. В городе Вашуров сдал труп в морг, потом нас развезли по домам. Два дня я не мог ходить - сгорела мышечная кислота. Через десять дней кожа с пальцев ног сошла чулком вместе с ногтями. В больницу не обращался. Зачем? Если из такой жопы вылез, врачи не нужны. А после праздников началось. В объяснительной записке, простак, написал все, как было - что Глеб Корниенко, старший геолог, приказал привезти журналы опробования во чтобы то ни стало, хоть пешком. Боря Цориев, главный инженер экспедиции, прочитав это, вызвал к себе и, отцовски улыбаясь, сказал, что по моей объяснительной у Глеба будут в прокуратуре большие проблемы. Ну, переписал как надо. Потом узнал, что в группе был старшим. Конечно, наказали - на три месяца перевели в рабочие первого разряда (со 140р на 60). Тут еще одна история - У Глеба обнаружили туберкулез. Ложась в больницу, он рекомендовал меня на свое место, то есть в старшие геологи. Когда Мазитов, начальник экспедиции, согласился, два геолога уволились с обиды - ведь я год всего, как со студенческой скамьи, а они пять лет на участке пахали. Сразу после этого стало известно, что отчет надо сдавать не через год, а под Новый Год. Месяц работал по 18 часов в сутки, и написал! Потом Мазитов жал мне руку и дал сотню из директорского фонда. Отчет, кстати, я писать не имел права - он совсекретный, а у меня допуск только по второй форме. Через год у нас задавило проходчика Мишу, и Борис Омарович Цориев, щеголь и любимец женщин, умер от инфаркта, не дожив до сорока пяти лет. Теперь детали. За две недели до описанного выше перехода Леша не по делу нагрубил мне хамски, и я сказал ему, чтоб сдох. Дело было так. Шли мы тогда штреком по извилистой рудной жиле, и почти через каждую отпалку выработку приходилось поворачивать то направо, то налево. Проходчики этого не любят - рельсы приходится гнуть, да и катать породу по извилистому пути не сахар, вагонетки бурятся, в общем, вдвое медленнее работа идет, и плана нет. Но я ни в какую, жила должна быть в центре забоя, и все тут. Кончилось все это тем, что Жора, один из бугаев-проходчиков, отловил меня в закрещенном штреке, схватил за плечи, затряс свирепо: - Не крути штрека, не крути, а то завалит тебя, где-нибудь, точно завалит! Я вырвался, занес над головой молоток, но ударить не смог. Жора на это рассмеялся, схватил опять, в ближайшей луже с ног до головы вымазал грязью, и почапал прочь, вполне собой дов