В себя его привел острый едкий запах и удары по щекам. Задохнувшись в запоздалом крике, парень рванулся в удерживающих его сильных руках, и тут же со стоном осел назад.
- Тихо, малец, тихо, - осадил его вислоусый дружинник, убирая прочь от его носа дурнопахнущую тряпицу. - Лежи. Куда уж тебе теперь бегать-то. - Он покачал головою, положив ладонь на грудь юноши. - А хорошо вы их тут подстерегли! - прицокнул языком. - И покрошили знатно.
- Хан... - с трудом выдохнул Малёк. - Змей... как...
- Стрела в башку, - усмехнулся дружинник в усы. - Так на дороге и валяется, змеюка. Они, видать, жуть как растерялись, когда вы хана их стрельнули-то. Мы тут уже такую суматоху застали, что режь-руби - не хочу! Толком и драки-то не вышло.
Малёк слабо улыбнулся:
- Значит... все-таки... не зря...
- А вот с тобой, малец, не ладно, - внезапно покачал головою усач, посмотрел куда-то правее. - Плохо дело с рукой-то... Ты это, вот, держи, да покрепче, покрепче сжимай, - и он сунул юноше в зубы кнутовище плети.
Малёк послушно сомкнул зубы на обтянутой кожей деревяшке и попытался скосить глаза на левое плечо. Но сил даже на то, чтоб поднять голову, у него уже просто не было. А дружинник, меж тем, потянул из ножен широкий длинный нож и покрепче уперся рукою в грудь юноши.
- Парни, - велел он, - держите его как следует. И за ноги тоже. Понимаешь, малой - повернулся к испуганно вращающему глазами в орбитах Мальку, - уж слишком долго ты валялся на земле. С такой-то рукой. Если ее сейчас не отнять, дурная кровь пойдет дальше, до плеча. И тогда уже все, конец. Не серчай, отрок, так надо. И без руки живут. Главное ведь, что живут, - закончил он и склонился над плечом юноши.
Малёк хлопнул глазами раз, другой, вперясь в безбрежную синь ясного неба и дико завыл, забился в руках вцепившихся в него воинов, взрывая землю ногами и глубоко вонзая зубы в деревянное кнутовище.
***
Вновь 1113-й
Берестово
Олекса очнулся и рывком сел, опираясь единственной рукой о колесо своей телеги. Помотал головой, прогоняя остатки видений из прошлого, огляделся по сторонам. Подле отца сморенные полуденной жарою сопели носами старший и средний сыновья. Жена, с младшенькой на руках, поодаль судачила о чем-то с благообразной старухой. Давешних смердов и след простыл, а дурного нрава дружинник с серебряной гривной насвистывал трели под развесистым дубом, надвинув шапку на глаза. Цепкий взгляд Мужынича выхватил неприметную петельку справа на шапке все-то лучше всех знающего спорщика. Сейчас пустующую, но не иначе как еще совсем недавно украшавшуюся длинным гусиным пером - отличительным знаком восставших киевлян, заправлявших в городе во время кровавой смуты, наступившей после внезапной кончины великого князя Святополка. До прихода в Киев Мономаха.
Со стороны дороги послышался звон упряжи и цокот подкованных копыт. Олекса поднялся с земли и направился к краю опустевшей уже дороги. Равнодушно скользнул глазами по головным, настороженно взирающим даже на однорукого путника, гридям и, сняв шапку, согнулся в поклоне перед княгиней и княжичами.
- Здрава будь, княгиня.
Та остановила лошадь напротив ябедьника и, мгновение помедлив, кивнула в ответ:
- И тебе поздорову, честный муж. - Тронула поводья и не спеша проследовала мимо.
Олекса еще раз склонился в поклоне, провожая семейство покойного великого князя, и на какое-то время замер, всматриваясь в удаляющиеся спины и вслушиваясь в себя. Пытаясь понять, испытывает ли он хоть что-нибудь особенное к этой женщине, отец которой так много значил в его жизни? Наконец вздохнул и немного растерянно усмехнулся, будто потешаясь над собой. Пожал плечами и снова нахлобучил шапку и, обернувшись к старому дубу, позвал:
- Исправа, буди мальцов! Выезжаем. А то засиделись, понимаешь. Киев сам сюда не приедет...