– Крутился возле цветочных киосков, – тут же сообщил второй, – помогал цветы выгружать.
Мустафа продолжал смотреть на своих людей Это значило: все, что касается Абебы, ему должны сейчас же выложить на тарелочке.
– Ему не заплатили. Ему редко платят Дорогин почувствовал, скажи сейчас Мустафа найти эфиопа, и двое ввинтятся в бетонный пол, рассыплются бисером, и Абеба, если он только здесь, в пределах вокзальной площади и железнодорожных путей, будет найден, пусть даже мертвецки пьяным дрыхнет на дне водопроводного колодца или в каком-нибудь вагоне, стоящем на запасном пути.
Но Мустафе не имело смысла помогать Дорогину, излишне напрягая своих людей. Он и так делал то, что делал редко, – доброе дело, оказывая помощь незнакомому человеку.
– Где его можно найти? – спросил Дорогин. Татары не слышали его вопроса, они смотрели на Мустафу. Тот чуть заметно кивнул, мол, если хотите, скажите, если нет, вы не обязаны.
– Он бывает в тупике, бомжи там кашу на угольях варят. Украдут уголь у шашлычников и кашу варят.
– Где тупик? – спросил Дорогин.
– Проведи, – сказал Мустафа.
Он, простоявший не один год на вокзале, умел чувствовать людей и понимал, что Дорогин пришел сюда не со злом, не с корыстным интересом.
Муму махнул Белкиной рукой.
– Можно идти? – спросила она, проходя так близко от татарина, что чуть не коснулась его плечом, но именно “чуть”. Варвара знала, как следует дразнить мужчин, уже раскатавших на нее губу.
Татарин поцокал языком.
– Какая ты мягкая!
– Губозакаточную машинку себе купи, Мустафа, – сказала журналистка и скрутила нижнюю пухлую губу в трубочку.
Мустафа не обиделся на выходки Белкиной, он был выше этого. Его нельзя было ни обидеть, ни спровоцировать на драку. Он был поставлен следить за порядком, и чувство долга для него было превыше всего. К тому же к красивым женщинам он испытывал слабость.
– Хороша, – проговорил Мустафа, и четки в его руках заскользили энергичнее.
«Колоритный тип, – подумала журналистка, – его можно в кадре показывать минуту, и скучно не будет, несмотря на каменное выражение лица. Есть все-таки в восточных людях особый шарм, недоступный европейцам. Не у всех, но если уж есть, то есть. Ни красота, ни сила, а именно шарм, такой же запоминающийся, как запах экзотических цветов.»
Теперь Белкина всецело полагалась на Дорогина. Раз тот взялся разыскать Абебу, значит, будет искать, пока не отыщет. Татарин, который вел их к тупику, ни разу не оглянулся, не поинтересовался, идут следом его подопечные или нет. Он выполнял приказ Мустафы, а все остальное его не интересовало. Жизнь приучила его действовать только так.
– Варвара, мне кажется, мы на правильном пути, – шептал Дорогин.
– Так не бывает, – шепотом отвечала Белкина, – с самого начала всегда не получается, а успех приходит тогда, когда его не ждешь.
– Я везучий, – Дорогин сжал ее локоть, – ты же знаешь.
– Именно это меня и беспокоит, – отвечала Варвара. – Если человеку часто везет, тем больше шансов, что ему не повезет в дальнейшем. В конце концов ты из везунчика должен превратиться в неудачника.
– Я не из тех мужчин.
– Хотелось бы в это верить.
Перрон кончился, и татарин, не останавливаясь ни на секунду, соскочил на рельсы, зашагал рядом со стоявшим поездом. Дорогин тоже спрыгнул. Белкина никак не решалась спуститься с высокой платформы. Сегодня она надела юбку, не предполагая, что придется преодолевать такие высокие препятствия.
– Прыгай, – предложил Муму.
– По-моему, ты меня недооцениваешь, Сергей. Если ты носишь на руках Тамару, то это не значит, что сумеешь удержать и меня.
Дорогин лишь снисходительно улыбнулся.
– Ты не знаешь, какая во мне сила.
– Я тебя, мужик, за язык не тянула.
Белкина стала на самом краю платформы и, слегка качнулась вперед, понимая, если Дорогин ее не удержит, то они вдвоем разобьются о рельсы. Дорогину с трудом удалось удержать падающую Белкину. Веса в ней было никак не меньше девяноста килограммов. Мягкая, вместе с тем упругая грудь, буквально обволокла его голову, соски оказались где-то в районе затылка.
Задержав дыхание, Муму поставил Белкину на рельсы.
– Да, правду говорят, хорошего человека должно быть много.
– А очень хорошего – очень много. Я не дрезина и не локомотив, чтобы по рельсам ездить. Мама меня не для этого рожала. Смотри, мы сейчас провожатого потеряем.
Татарин уже подбирался к концу состава. Пришлось припустить. Белкиной сделалось по-настоящему страшно. Рельсы перекрещивались, виднелись переводные стрелки. Понять, куда идет какая колея, было сложно. А с вокзала и на вокзал шли поезда. Попробуй пойми, куда несется эта стальная громадина! Поэтому журналистка инстинктивно схватила Дорогина за руку, будто он мог уберечь ее от напасти.
Татарина-провожатого они увидели, когда тот сворачивал за угол невысокого желтого строения. Еще секунд пять, и они не знали бы, куда идти.
– За ним! – Дорогин потащил Белкину за собой.
Он тоже с трудом ориентировался, куда какой состав движется.
Между бетонным забором и глухой стеной здания, в каких-то ста метрах от привокзальной площади, существовал иной, нежели привычный московский, мир. Белкина тут же придумала ему определение – антимир.
На темно-красных пластиковых ящиках из-под “Пепси-колы” кружком сидели бомжи. Костер они развели в металлическом диске от колеса грузовика. Открытым огнем не пользовались, жгли древесный уголь.
Один из бомжей, пригнувшись к самой земле, стоя на четвереньках, дул изо всех сил, поддерживая процесс горения. Дорогин не успел осмотреться, как провожатый исчез, и они вместе с Белкиной остались в компании бомжей. Встретили их тут нельзя сказать чтобы приветливо, но и подальше пока не посылали, смотрели настороженно. В глазах голодных, еще не успевших напиться с утра людей читался лишь один вопрос: денег дадите?
– Вот тут бы нам и пригодились мои пустые бутылки, – прошептала Белкина на ухо Дорогину.
Журналистка тут же ощутила перемену, которая произошла с Сергеем. Если раньше рядом с ней был галантный мужчина, то теперь – настоящий зек. Глаза словно остановились, пальцы гнулись сами собой в разные фигуры, приличные или нет, Варвара не знала.
– Здорово, – Дорогин присел на корточки возле импровизированного очага и взглянул в кастрюлю. Там булькало малоаппетитное месиво, и, если бы Дорогина с Белкиной предварительно не предупредили, что это каша, сами об этом они не догадались бы.
– Здорово, – пробурчал один из бомжей. Только сейчас Белкина разобрала, что среди грязных, не столько оборванных, сколько перепачканных в побелку и пыль, личностей затерялись две женщины. Их выдавало даже не отсутствие растительности на лице, а то, что они были в юбках. Обе бомжички сортировали то, что мужики притащили с привокзальных помоек. Из большого черного полиэтиленового пакета, украденного неподалеку от закусочной с “хот-догами”, они выбирали то, что могло быть съедено, и каждый раз радовались, если им удавалось обнаружить хотя бы небольшой кусок сосиски, перепачканный кетчупом.
– Мужика одного ищу, – глядя на дышащие жаром угли, сказал Дорогин.
– Каждый кого-нибудь ищет, – философски заметил бомж интеллигентного вида.
Другие предпочитали молчать. Мало ли кто к ним наведался: может, следователь, может, бандит, а может, человек из ФСБ. Бомжи – народ такой, торчат на одном месте, многое запоминают, на них не обращают внимания. Вот они и становятся свидетелями преступлений. Бомж в городе – то же самое, что солдат, замаскировавшийся в лесу.
– Его ищу, – Муму развернул бумагу с портретом Абебы.
Несколько грязных рук сразу же потянулись к цветной распечатке. Но завладеть ею Дорогин бомжам не дал, честно говоря, побрезговал. Раздались шепотки, но бомж интеллигентного вида тут же вскинул руку. С его мнением здесь считались, все-таки он был кандидатом наук и его перу принадлежали два вузовских учебника по русской истории.