— Если бы ты знала, что я за барин, Иожина…
— Но ты так ведешь себя. И образованный.
— Никакой я не барин, но и не зверь.
Ну и положение! Дождь, холодно, зуб на зуб не попадает, земля холодная и мокрая, на сердце тяжело, у нас за спиной два страшных дня бегства, смертельная усталость, перед нами смерть — и эта… грязная, голодная, вымокшая…
«Но ведь это же возвышенно», — вдруг мелькнула у меня мысль.
Ведь не только же о себе она думает. Ей грустно, а она подумала, наверное, что и мне нехорошо. И захотели утешить меня доступными ей средствами. Все спят, только я бодрствую. Может, ей просто страшно, а может, она пожалела человека, который в такую вот ночь вынужден нести напрасный караул и дрожать от холода.
— Сумасшедшая ты, Иожина! Ведь за это расстрел.
— А… и так все погибнем…
Погибнем? Если бы все были как она — мы выдержали бы…
— Иди спать, Иожина. Я на посту.
— А если бы не был? А если бы не был на посту?
«Если бы не был на посту, — захотелось мне ответить, — я спал бы как убитый».
Но я не сказал этого. Немцы, эта ночь… Мне пришлось не раз видеть, как белеют в темноте ее крепкие круглые ноги. Я считал, что они у нее слишком велики — но разве был у меня выбор? И почему, собственно, нет? Почему нет? Что еще имеет цену в нашей жизни? И когда так все…
«Вот дурак, — говорил я себе, — что за философия? Бери и будь благодарен».
— А я хочу тебя, Володя, — услышал я ее голос. — Потому что ты такой, как есть… Да ты знаешь…
Почему нет? Почему нет? Утро для нас всех может и не наступить, у нее мягкое, упругое тело, она молода… Она может согреть, отогнать страх, тяжелые мысли. Так мало у нас радости, так много горя… и ведь она красивая девушка…
— Теперь иди, Иожина. Как только сменюсь, приду к тебе.
— Только приходи, Володя, буду ждать…
Ушла. Я остался один. Спать не хотелось. И усталости, и безразличия больше не было. Я почувствовал огромное желание жить.
Нет, ты еще не догнал нас, Энгельхен, мать твою так…
Я подарил Петеру еще полчаса, разбудил его только в половине второго. Усталость моя прошла, Иожина ее отогнала. И я захотел ее. Я взобрался на сеновал, лег на то место, где лежал Петер, хранящее еще тепло его тела. Рядом лежала Иожина. Дыхание ее было ровное, спокойное. Ждет меня? Случается, женщины ждут именно так.
— Я здесь, Иожина, — тихо позвал я.
Она спала. И ее сморило. Я был и рад и не рад. Я положил ее голову себе на плечо, она повернулась ко мне, обняла за шею. Я стал слушать ее дыхание. Она спала спокойно, крепко.
Эта Иожина — соль, соль жизни, так успел я подумать, засыпая.
— А потом ты спал с ней еще?
— Нет, ее убили немцы.
Ее убили немцы…
Петер разбудил нас в четвертом часу. Он тоже дал нам полчаса сверх обещанного. Мы выходили хмурые, недовольные.
— Все?
Нет, не все. Четверых не хватало.
— Они, наверное, в самом дальнем сарае, в том, что у леса.
Я пошел будить их — может быть, они не слышали сигнала?
— Подъем, ребята, выступаем.
Ответа не было. Я полез наверх, стал будить их.
— Что случилось? Вы оглохли?
— Не встанем, — послышалось откуда-то из угла.
Я узнал голос Франтика.
— Дальше не пойдем. Какой смысл?
Началось. Пришел Петер, мы стали уговаривать их, чуть не умолять, мы убеждали, грозили — напрасно.
— Можете расстрелять нас, все равно не заставите. Сегодня вы нас убьете, завтра вас немцы. Мы не можем идти. Не пойдем, — мрачно говорил Франтик.
Остальные молчали — еще мрачнее. Плохо было наше дело, гораздо хуже, чем мне представлялось ночью. Деморализация. Весь отряд был здесь, они все слышали. Подобная зараза распространяется быстро.
Я отозвал Петера в сторону.
— Не трогай их лучше…
Он взглянул на меня с недоверием — неужели и я?
— И не требуй ничего, увидишь, что будет.
— Эх, лучше бы я их…
— Не надо их винить. Завтра, послезавтра с нами со всеми может случиться такое. Они не выдержали. Не требуй ничего ни от кого. Это единственное, что можно сделать в такой момент.
— Дураки. Немцы ведь найдут их.
— И пусть найдут, — это говорил другой, не Франтик. — Они и не остановятся, пойдут за вами.
Это уже безобразие. Это было сказано не сгоряча. Значит, они договорились заранее. Это так оставить нельзя! Какой подлый расчет…
— Теперь действуй, Петер, потому что у них могут найтись единомышленники.
Петер более не размышлял.
— Я освобождаю вас от повиновения. Дисциплины больше не существует. Отряд выступает, но я никого не обязываю идти с нами. Одного не забывайте: вместе нам будет легче.