Я спускался вниз от дерева к дереву. Лес был хорошим прикрытием. Немцы не прекращали стрельбы, но чувствовалось, что стреляли они без всякой охоты, несмотря на страшные угрозы.
Кто-то крикнул:
— Нас настигают!..
Я догнал своих, они шли, сбившись в кучку.
— Петер, нас окружают… — кричал Фред нашему командиру в самое ухо.
Петер низко склонил голову.
— Это конец… Придется сдаваться…
Тут же его сбил с ног страшным ударом Димитрий. Петер встал. Он вытирал рукавом кровь с лица и с испугом смотрел на грозного Митю, который стоял над ним, готовый убить его наповал.
— Ты что сказал? Что сказал, скот? Вставай и командуй, не то душу из тебя вытрясу!
Димитрий был страшен, страшен в эту минуту! Я знал, что он ненавидит Петера, но теперь в нем говорит не ненависть, а только разум.
Петер смотрел то на одного, то на другого, как будто искал защиты. Защиты он не нашел, в наших глазах был смертный приговор. Он медленно приходил в себя.
— Что же будет? — непримиримо спросил Димитрий.
Времени на размышление не оставалось. Немцы были у нас под ногами.
И тут Петер опомнился, точно сбросил с себя большую тяжесть.
— Мы не пойдем вниз, будем подниматься навстречу им! Этого они не ожидают.
Мы стали подниматься по склону. Скоро мы встретились с немцами. И открыли стрельбу. Слева от меня кто-то упал. Кто-то вскрикнул справа от меня:
— Добейте меня, ребята, добейте!
Это Франтик. У меня не было времени посмотреть, что с ним, я не мог ему помочь. Только протянул пистолет:
— Возьми!
Не успел я повернуться, его уже не было.
И мы стали снова спускаться по лесистому склону, туда, где нас не ждали немцы, в единственное место, где они нас не ждали. Вслед за нами ревели немецкие команды, мы слышали топот, треск веток, выстрелы. Стреляйте, стреляйте сколько угодно!
Еще нет, Энгельхен, еще нет!
Напрягая последние силы, мы миновали долину и снова поднялись на гребень противолежащих гор. Нас оставалось только двадцать человек. Один серб, один русский, двое немцев. Нет Иожины, нет раненого Ондрика.
Мы блуждали по неизвестному лесу без цели, безразлично было, куда мы пойдем. С тоской ожидали мы ночи, ночью мы снова собьем немцев со следа, снова выберем неожиданное для них направление. Но когда пришла ночь, мы сели и развели костры. И не выставили караула. У всех была одна мысль — завтра. Завтра травля кончится так или иначе.
Наступил страшный день. С самого утра раздался лай. Совсем близко.
Не время ли было распускать отряд? Разойтись? Пробиваться поодиночке? Да, пришло время.
— Петер, распускай отряд, пусть все разойдутся, еще раз обманем немцев…
Мы остановились. Петер сказал:
— Давайте разойдемся. Мы выполнили то, что требовалось. Увели немцев от перевалов, дали работу карательному отряду. Силы наши кончаются. У меня уже все, и едва ли кто чувствует себя лучше. Мы даже защищаться больше не можем. Вчера я думал, что мы можем решиться на последний бой, но это был бы не бой… Разойдемся. Кому повезет, кто прорвется через кольцо карателей, доберется, может быть, до наших, до перевалов. Иначе мы погибнем тут все.
На этот раз Димитрий молчал. Все мы молчали. Мы стояли молча и смотрели друг на друга. Мы ждали. Тронется кто-нибудь с места? Никто не хотел сделать первый шаг. Говорили одни глаза. Мы столько перенесли вместе, что заслужили право умереть вместе. Свинство, если кто-нибудь по воле слепого случая выкарабкается. К чертям, это еще не конец! С такими ребятами можно еще на что-то надеяться. Нет еще, Энгельхен! Еще нет!
Это был страшный день. Немцы страшно шумели. Они стреляли осветительными ракетами, стреляли со всех сторон. Немцы наступали цепью, казалось, что они вытянулись в одну цепь по всем горным хребтам. В этой охоте, по всей видимости, участвовало очень много народу. Слишком поздно мы поняли, чт у них на уме.
— Они гонят нас к Бечве! А там нас стерегут!
Но нам оставалось только идти вперед, идти туда, куда нас гнали. Так травят зверей во время большой охоты. Но что мы могли поделать? Что мы могли, когда у нас не было сил и мы не могли решиться на последнее! Решиться на последний бой!
Еще нет… Еще нет…
Мы могли замедлить отступление, удлинить наш путь через горы, дождаться ночи, а ночью попытаться перейти через Бечву. Немцы были далеко, они наступали медленно — это уже не травля, нас загоняют, нас окружают, затягивается огромная петля, петля во всю ширину горного массива. А зачем нам идти быстрее немцев? Они-то не измучены, они отдыхали, идут, как им хочется, зачем нам бежать? Может быть, они нарочно так шумят? Зачем же нам делать то, чего ждут от нас немцы? Когда они подойдут совсем близко, мы услышим. А если они перегонят нас — а, все равно, сегодня кончится, не завтра, не послезавтра, а сегодня…