Выбрать главу

Немцы были еще далеко. Они стреляли. Стреляли все время, простреливали лес. Может быть, с них тоже довольно? Никогда эти горы не слышали такого шума, целый день по всей окрестности раскатывалось и перекатывалось эхо. Нам становилось все тоскливее. Конечно, есть еще надежда. Даже если они ждут нас на Бечве, они не могут знать, откуда мы выйдем. О, где же ты, ночь? Приди скорее, ночь! Не ради жизни, ради успокоения, ради упрямства, последнего нашего упрямства! Еще только раз! Еще только раз уйти от них, еще раз их обмануть, еще раз обогнать, а утром будь что будет…

Была уже ночь, когда мы остановились на краю леса и прислушивались к шуму реки, которая текла совсем близко. Немцы опять напали на наш след, они уже настигали нас, перед вечером мы снова ушли от них, но на этот раз они нарушат свой обычный распорядок — на этот раз они не будут отдыхать ночью, на этот раз они тоже решили кончать. Они уже близко — мы не слышали их, но теперь они близко. А перед нами мост, а на мосту по постовому у каждого берега. Ледяную реку нам больше вброд не перейти. Значит, конец — здесь? Здесь, на этом месте, и больше нигде?

Ко мне подошел Вилли. Все это время я совсем не думал о том, что он с нами, что с нами два немца, что они выдержали все тяготы травли, что они безропотно вынесли все.

— Володя, — начал он, — мы тут говорили с Мартином, у нас есть план… если он удастся…

Что может удаться в нашем положении? Только одно.

— Мы могли бы с Мартином попробовать… насчет моста… — шепотом продолжал Вилли.

Мост? Захватить мост? Без шума? Не рискуя поднять на ноги гарнизон в деревне? Чтобы выстрелы не заставили поторопиться наших преследователей? Собственно, и так они догоняют нас…

— Ты так думаешь, Вилли?

— Но мы можем, во всяком случае, попытаться. Что же еще нам остается? В темноте не видно, что наши мундиры уже не мундиры. Но говорим-то мы по-немецки, мы скажем им, что связные или что ищем свою часть, что мы из ягдкоммандо, наконец…

Попытаться можно. Но не хотят ли они таким образом бежать от нас? Не хотят ли спасти свою шкуру ценой нашей гибели? Но что бы изменилось, если бы даже они и удрали? В нашем положении ничего не изменилось бы. Но если нет — остается хоть какая-то надежда…

Я позвал Петера. Тот согласился сразу же. И вот по дороге к реке, громко переговариваясь, идут два немца. Они подходят к мосту. Мы слышали все. Как постовой на мосту напоминает им, чтобы не орали так; Мартин и Вилли отвечают ему с насмешкой, постовой останавливает их, они объясняют ему что-то, а немец с другого берега спрашивает:

— Was ist denn los, Heini?[40]

Вилли отвечает ему.

— Два человека ищут свой полк…

Потом наступила тягостная тишина, а потом на противоположном берегу трижды зажегся карманный фонарик.

— Пошли, — стал торопиться Петер. Больше у нас не было ни секунды. Собачий лай был ближе, все ближе.

Двое немецких солдат стерегли мост. Одного звали Мартин, другого, высокого, — Вилли.

— Чистая работа, — похвалился Мартин, — они и не пикнули.

Мы слышали все, даже то, что они не пикнули!

Мы перешли мост.

Митя нес пулемет. Вдруг он упал, я думал, это он от усталости.

— Идите, быстро, быстро идите, — шептал он.

Нет, не от усталости свалился он, он устанавливал у фермы моста пулемет, наш последний легкий пулемет устанавливал он на выгодной огневой позиции. Рядом с Димитрием устроился человек небольшого роста — немец Мартин.

— Отстегни ленту с патронами, — приказал мне Димитрий.

Я повиновался. То же сделали и еще двое. Но тщетно — мост был бетонированный, и парапет тоже.

— Теперь идите!

Мы пошли не прощаясь. Какое там прощание! Из леса доносился уже отчаянный собачий лай, ищейки чувствовали, что мы близко. Уж теперь-то нам не уйти!

Но нет, не торопись, Энгельхен! Еще нет!

Мы снова были в лесу за рекой, а за нашей спиной начался ад. Возможно, слишком жарко даже и не было — нам слышен был лишь один пулемет. Он замолчал, и мы мысленно вычеркнули из наших рядов двух замечательных товарищей: Димитрия — мы часто издевались над ним, ведь он испытывал такое глубокое отвращение к убийству, он даже стрелял обычно в воздух, только бы не убить какого-нибудь немца, — мы вычеркнули Димитрия и немца Мартина, с которым я сказал за все те дни, что они были с нами, едва десять слов. Теперь нас только восемнадцать. Только восемнадцать.

Пулемет замолчал. Снова застрочил. Снова замолчал. Снова отозвался. И замолчал… Нас восемнадцать, теперь только восемнадцать.

вернуться

40

Что там, Гейни?.. (нем.).