— Убей его! — услышал Кун Лао чей-то крик. Наверное, это был голос Шен Цуна. — Его сердце… — донеслось до монаха, — дай мне его сердце!
Внезапно град ударов прекратился.
Кун Лао чуть не упал лицом вперед, но сверхчеловеческим усилием заставил себя устоять на ногах.
«Оставайся человеком до самого конца», — приказал он себе. Монах шатаясь стоял на ватных ногах, скрестив перед собой руки в бесполезной защите, глядя перед собой затуманенным взглядом, вслушиваясь заложенными ушами, пытаясь понять разумом, отказывавшимся ему служить, когда Горо снова к нему приблизится.
Кун Лао едва различал перед собой расплывчатые очертания гигантского бронзового тела, а красный блеск звериных глаз уже не видел совсем, потому что кровь и пот застилали его взор.
Тем не менее, он заметил, как Горо раскрыл пасть, полную блестящих, белых, плотоядных зубов.
«Белое на золотом, — мелькнула в голове мысль. Контуры фигуры Горо расплывались и колебались. — Прямо как в моем талисмане».
Странная, бесконечная двойственность всего сущего — о ней подумал в последний свой миг Кун Лао, когда три могучие лапы скрутили его мертвой хваткой, а четвертая с тремя вытянутыми пальцами потянулась к его груди за главным призом. Теперь им был уже не год жизни, подаренный Шен Цуном, а большое, благородное сердце верховного жреца Ордена Света…
За шестьсот миль от этого места, в хижине, стоявшей неподалеку от уже почти достроенного моста, молодой человек крепкого телосложения наблюдал за тем, как его жена рожала их первенца.
Весь в крови, мальчик закричал, когда престарелая повитуха шлепнула его по попке, и изо рта его выпали остатки последа.
Старуха уложила младенца на мягкую ткань и запеленала, потом протянула дитя матери. Повитуха улыбнулась молодой женщине, затем бросила суровый взгляд в сторону отца новорожденного.
— Выпороть тебя мало за то, что ты ее в таком состоянии сюда с собой притащил, — сказала она.
Чан Лао улыбнулся.
— Это меня-то выпороть? Моя жена сама настояла на том, чтобы быть со мной на строительстве этого моста. Я ее просил остаться дома.
— Просил, — фыркнула старуха. — Что творится теперь с молодыми женщинами? — Она ткнула пальцем в сторону Чан Лао. — Ты должен был сказать ей, чтобы она осталась, а ей надо было делать, что сказано.
— В нашей семье другие порядки, — мягко сказала Май Лао. Она чмокнула дитя в мягкое ушко и провела рукой по черным волосикам на его головке. — Мы всегда относимся друг к другу с равным уважением. — Глаза ее встретились с глазами мужа. — Разве ты не говорил мне о том, что твой старший брат всегда вел себя с тобой как с равным, несмотря на разницу в возрасте?
— И в делах, и в играх, — отозвался Чан Лао, — не было человека справедливее Кун Лао.
Когда повитуха сделала все, что от нее требовалось, молодой папаша подошел к жене и обнял ее и их первенца.
Май улыбнулась.
— Я оказалась права, а ты ошибся, — сказала она. — У нас родился сын, Чан. Мой отец еще жив, может, в честь твоего назовем малыша Вин Лао?
Чан взглянул на новорожденного, который и ему был обязан своим появлением на свет. К восхищению, испытываемому им при виде сына на руках жены, вдруг добавилось странное, необъяснимое чувство, от которого у него мороз пошел по коже.
— Май, ты не против, если это имя мы прибережем для второго нашего сына?
— Второго? — улыбнулась Май. — Ты и впрямь рассуждаешь как инженер, заранее планирующий свой следующий проект.
— Не в этом дело, — ответил Чан. — Мне вдруг очень захотелось назвать мальчика в честь моего брата.
Лицо Май омрачилось.
— Но ты ведь его не видел пятнадцать лет. Он ушел из дома, чтобы найти… что он пошел искать?
— Бога, — сухо ответил Чан. — Так по крайней мере говорила мне моя бедная тетушка. До самой своей кончины она так и не смогла оправиться от удара, которым стал для нее уход брата из дома.
— Бога, — задумчиво повторила Май. — И ты хочешь назвать своего сына в честь безумца, который отправился на поиски бога?
Чан кивнул.
— Да. Не знаю почему, но я должен это сделать.
— Ну, если ты так хочешь, — ответила она, — я согласна. Мы назовем нашего сына Кун Лао.
Как только с губ ее сорвалось это имя, младенец тут же успокоился.
А где-то вдалеке прогрохотал мощный раскат грома.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Окрестности Тяньцзиня, Китай: наше вре мя.
Глава 12
История эта была самой нелепой и невероятной из всех, какие доводилось слышать Кэно. Видимо, именно потому, что вся эта галиматья не имела никакого смысла, к исходу долгого дня пешего пути — уже четвертого по счету — они заблудились в таком глухом и затерянном месте, где даже ничто казалось чем-то.
Наемник, грабитель и вымогатель, состоявший членом банды Черного Дракона, которая внушала обывателям дикий ужас, этот родившийся в Японии американец лишь качал головой, когда вместе с небольшой группой таких же, как он, отъявленных негодяев пробирался по девственным лесам, заросшим непроходимым кустарником, этого промозглого горного района Китая. Он был совершенно уверен в том, что ни одно двуногое существо не бродило по этим лесам со времен Конфуция… особенно тот козел, что нанял Кэно и всучил ему эту карту.
Карту, нарисованную рукой ребенка. Как в мультике про Винни-Пуха. А ему, наверное, собака подсказала, как ее рисовать… а собаке эту мысль птица на хвосте подкинула.
Да, положение было — глупее некуда. Впрочем, Кэно было не привыкать, какой только дури он не наслышался за свои тридцать пять лет, тридцать из которых отдал преступному миру… Пока его команда недовольно ворчала за спиной, сам он тешил себя воспоминаниями о пережитом. Например, о том как его послали выбивать должок из одного популярного актера с телевидения, которому им случилось помочь в трудные для него времена.
— Налоговое управление забрало мои деньги, у меня только те фальшивки, которыми мы расплачиваемся на сцене, — бормотал актер, когда Кэно тряс его за грудки. — Дай мне время до завтра. Я все тебе принесу!
Кэно дал актеру три секунды, чтобы тот долетел до самого тяжкого мгновения своей жизни, — сбросил его с вершины каньона Колдуотер на крышу хибары, стоявшей в двухстах футах внизу.
Кто же не помнит эту историю? Хлыщ, корчивший из себя героя, так приземлился на эту халупу, сбитую из чего попало, что вся эта шаткая конструкция полетела с обрыва вместе с актером, окутав его труп облаком щепок, мусора и пыли. А на следующий день все газеты пестрели заголовками типа: «Актер снес дом» или «Звезда погибла; парик остался».
Как-то еще Кэно занимался одной женщиной, которая лезла в полигику, хотя там ей явно нечего было делать. Она взяла в долг кучу денег на избирательную кампанию, а потом ее избрали на важный пост. Когда Кэно пришел получить должок, ее секретарша сказала, что мадам потратила бабки на жрецов вуду, молившихся о благе уезда. Кэно сохранил ей жизнь только потому, что она была женщиной, но прихватил с собой картину Джеймса Макнила, висевшую в ее кабинете. Его боссам эха картина, на которой был изображен чей-то пес Цербер, приглянулась, и все остались довольны — кроме поклонницы вуду, лишившейся в результате высокого кресла: ее обвинили в воровстве и выгнали с работы. Самое смешное заключалось в том, что после ее ухода округ и в самом деле стал процветать.
Но эта история… эта побила все рекорды абсурда. Полторы тысячи лет назад младенец, который и двух слов связать не мог, сунул палец в полную чернильницу своего отца, которая стояла на чертеже какой-то дамбы или плотины, в общем, черт его знает чего. Так вот, папаша отошел не то до ветру, не то помыться, а когда вернулся, то на выделанном куске козлиной кожи, где он чертил схему той дурацкой дамбы, уже была нарисована эта самая карта… А дальше уже начиналась совершенно немыслимая ерундовина. Отец дитяти был убежден, что малыш нарисовал эту карту под внушением одного бедолаги, давно покойника, и вся семейка рванула в эти чертовы горы искать то, что малыш им накалякал. Что с ними дальше стало, неизвестно. Как и то, откуда эта карта попала к тому малому, который нанял Кэно. Но этот старый прохиндей Шен Цун отстегнул ему два миллиона зеленых наличными, и Кэно позволил себе при этом пробормотать только что-то вроде: