Внутри ничего стыдливого не было. Воздух надежно дезодорирован. В глубину вытянутого зала уходили стеллажи с одеждой. Кое-что висело на плечиках. Прилично одетые люди копались во всем этом благолепии. Никому не приходило в голову краснеть от стыда. Я тоже посчитала, что не встречу в этом зале знакомых, и с головой погрузилась в ворохи отстиранной, обеззараженной одежды.
Через четверть часа я ничем не отличалась от среднестатистической, задавленной бытом и смогом британки. Серая юбка, серые полусапожки с когда-то наличествующими, а ныне отсутствующими пряжками. Серая блузка. На тон потемнее жакет, похожий на суконный.
Равнодушный «приказчик» с серьгой в ухе возложил все это добро на весы, поиграл калькулятором.
— Шестнадцать фунтов.
— А можно, я здесь надену? — односложно спросила я.
Служитель задумчиво почесал серьгу.
— Пожалуйста. Кабинка в конце зала.
— А свое оставлю, ладно? Денег не надо. Благотворительность, понимаете?
Он еще более задумчиво обозрел меня с ног до головы (именно так, а не наоборот). Как таковые, женщины его не интересовали. Но одежда на мне, с некоторыми замечаниями, была неплохой.
Подумав, он решил не звонить в полицию. Лень-матушка.
— Оставляйте, — снисходительно разрешил парень. — Разберемся.
Я опять брела по забитым двуногими и четвероногими улицам. Никому не нужная, в пропахшей химикатами хламиде. Следующую остановку я сделала в hairdressers — парикмахерской по-нашему — со скромным названием «Lollitt».
— Покороче, — попросила я знаками неразговорчивую мастерицу. — И перекрасьте, пожалуйста. Во что-нибудь пепельное и нестойкое.
Мастерица замороженно повела плечами — дело ваше, уродуйтесь, мэм.
Я сознательно не смотрела в зеркало. Пустое. Я смотрела на свои колени и давилась слезами. Меня вели к крану, мыли голову, перекрашивали — и все это в чинном английском молчании. Молча приняли наличные, отсчитали сдачу... и вновь я брела по гудящим, разноголосым улицам, подчиняясь закону левостороннего движения...
Я никогда не появлюсь отныне в Лондоне. Даже под страхом немедленного расстрела. Почему не осмотреть напоследок их хваленые достопримечательности? Все эти Биг-Бены, Тауэры, Вестминстеры с Букингемами, Парламенты, Трафаль-гары? Тони Блэра, наконец, на Даунинг-стрит? Не посетить «Ройял Корт», «Ковент-Гарден», не насладиться бессмертной классической постановкой в Королевском шекспировском театре? У меня в запасе четыре часа.
Я подошла к краю стертого тротуара и небрежно махнула рукой. Неуклюжий кеб с шашечками, подрезав возмущенно загудевшего «ягуара», подался ко мне. Я забралась в машину с таким непрошибаемым видом, словно делаю это изо дня в день, из года в год.
— Темза, сэр...
Гудели пароходы, салютуя древней нации и каждому бритту в отдельности. Гудели мелкие катера, крупнотоннажные баржи и легкие барки, окутанные паром. Кричали докеры в порту, сновали бездомные, хулиганы. Поджав хвосты, тусовались собаки. Облезлые коты забивали «стрелки» и горланисто орали, мутузя и валтузя друг дружку. Мощная Темза катила грязные воды к эстуарию...
Я сидела на бетонном парапете, наблюдая за портовой жизнью. Отсюда не просматривались ни Тауэр с Большим Беном, ни Парламент. Только грязные доки, контейнеры, складированные рядами, гигантские портовые краны на том берегу. Я сидела час, сидела другой, почти не двигаясь и ни о чем не думая. Одна и та же дума, повторенная трижды, превращает думающую в зануду. Я вынула из сумки пистолет и аккуратно опустила в воду. Посмотрела на свое отражение — ничего любопытного. Дурнушка в масляных разводах. И не такие выживали. Судя по тому, что ко мне не приставали, я выглядела на все сто. С огромных угольных гор грузили уголь на тарахтящие катера. Развозили во все стороны. Грохотали портальные краны, перемещая ржавые контейнеры. Чадящий буксир протащил баржу с лесом. Прихромал шелудивый пес, дважды обошел вокруг меня, обшохал, улегся рядом. Я пыталась с ним пообщаться, но по-русски пес не понимал. Виновато поглядел, поднялся, вытряс на меня своих блох и побрел дальше. Других собеседников не наблюдалось. Пролетали час за часом, а прибрежная жизнь не затихала. Она кипела круглосуточно. Я бы тоже сидела и наблюдала за ней сутками. Но я не могла этого себе позволить. В 10.20 улетал мой самолет. Я не зря пришла на этот огрызок портовой набережной. Если киллер планирует меня убить, он это сделает непременно, где бы я ни находилась. А мне ни к чему лишние иллюзии. Пусть меня убьют здесь, я не буду сопротивляться. Я даже не почувствую пулю в затылке. Я просто свалюсь в воду и поплыву... в Северное море. Меньше проблем — и мне, и им. Зачем дополнительно бегать, сопротивляться, если финал предрешен? Я сильно устала...