Пока человечество не поймет первопричину своих бед, оно будет обречено искать выход из лабиринта вечно, всякий раз натыкаясь на стену.
Благородство одно из тех качеств, которое своим примером способно лечить людей от всех пороков, нужно лишь не стесняться его проявлять.
«Синдзи – слишком сложно, для меня ты будешь Саней», – сказал как-то Николай. Так, спустя три года в России у меня появилось русское имя. Гораздо позже и только когда мы были с Николаем одни и в хорошем настроении, он называл меня уменьшительным Синдзико.
Мне это нравилось, в такие моменты мы оба понимали, что между нами существует какая-то особая связь, как у родных братьев или однокашников, с детства знавших друг друга. Но ведь мы встретились лишь через 27 лет после рождения, и такое взаимопонимание между нами могло быть только от Бога.
Так я, Тойода Синдзи, потомственный морской офицер, самурай, со временем стал Александром – японским шпионом и диверсантом в прошлом и инженером в будущем.Огонь, ты слышишь, начал угасать.
А тени по углам – зашевелились.
Уже нельзя в них пальцем указать,
прикрикнуть, чтоб они остановились.
Да, воинство сие не слышит слов.
Построилось в каре, сомкнулось в цепи.
Бесшумно наступает из углов,
и я внезапно оказался в центре.
И. Бродский
Мама, я совсем не знаю, как проводятся такие церемонии, что нужно делать и говорить на поминках? Давай, подсказывай.
Мать озабоченно смотрит на меня. «Да я и сама-то второй раз на похоронах или третий, не помню ничего. Мы ведь все испорчены атеизмом, все православные ритуалы забыли, а отец твой в юности был по вере синтоистом, а потом и вообще отошел от религии. Как его поминать теперь, никто не разберет. Давайте садиться за стол, будем вспоминать нашего Сашеньку. По мне, это и есть поминки.» Наверняка мы знали одно – поднимая рюмки за упокой души, нельзя чокаться.
Почти всех сидящих за столом я знал, подруги моей матери пришли поддержать ее, бывшие коллеги с работы отца, еще несколько человек из тех, с кем отец играл на бильярде, моя сестра Марина с мужем Алексеем, мои товарищи по школе и институту. Нескольких человек я не знал или не узнавал за давностью лет. В этом возрасте старики меняются очень сильно, стоит их не видеть год – другой человек.
У всех были спокойные и сосредоточенные лица, никто не рыдал и не выл, как это обычно показывают в кино. Наверно, иначе быть не могло, слишком уж спокойным и уравновешенным был покойный. Как это я сказал об отце – покойный, точно, как в кино. Настолько спокойным, что и друзья его и просто хорошие знакомые не могли быть другими. Он этого не выносил никогда. Терпеть не мог криков, бесполезной болтовни и уж тем более слез. Отец всегда был человеком прежде всего дела, сначала сделает, потом скажет, в первую очередь пример делом, во вторую – словом.
Мне, правда приходилось видеть его другим, но это случалось лишь несколько раз. В эти моменты он не был самим собой, он был жутко пьян. В такие минуты из него исходила вся его ненависть и обида за пережитое, гнев и слабость, страх и боль. В эти минуты он не выбирал выражения и выдавал все, что знал и умел на ненормативном русском. «Суки, во что они превратили мою жизнь», – кричал он. Кого отец имел в виду, этого я тогда не понимал. Может быть, всех тех, кто встречались ему в этой долгой и очень непростой жизни, чьи поступки и поведение ломали его планы на жизнь и возвращение на родину в Японию, планы на будущее.
Зная свою слабость при опьянении и не умении сдерживаться, он напивался крайне редко. Как мне казалось, поводом такому взрыву мог быть тот внутренний нарыв души, прорвавшийся внезапно. Когда боль уже невозможно было удерживать в себе, он сдавался, позволив себе эту слабость, и сумасшествие отступало. За все время в моей памяти осталось лишь несколько случаев, дате пару раз, что произошли в течение моей трехлетней службы на флоте, о чем мне потом рассказывала мать.
Эти редкие свидетельства и давали повод для размышления о том, какое море горя терзало душу моего отца. Как жить с этим горем, откуда брать силы на то, чтобы сдерживать эту боль и оставаться еще и любящим мужем, отцом и просто работоспособным человеком, желающим хотя бы что-то в этой жизни сделать и не дающим себе повода даже думать, что от нее можно отказаться.