– Хотел бы я ошибиться, – буркнул Кутилин. – Бедная девица! Опасно одной жить среди такого сброда!
– Что там произошло? – осипшим голосом спросил Колбовский.
– Банально до противности, – вздохнул Кутилин, утирая лоб. – Грабитель вломился. Видать, разбудил ее среди ночи…. Спугнула она его. А этот выродок – за кочергу и.. ну, проломил голову. И было бы ради чего жизнь губить! Несколько побрякушек!
Они помолчали, стараясь не встречаться глазами.
– Ладно, пойду, дел-то полно нынче, – Кутилин поднялся.
– Спасибо, – тихо отозвался Колбовский.
– За что еще? – тяжело спросил Кутилин.
– Вы же специально дела прервали, чтобы мне лично сказать, – Феликс Янович посмотрел в глаза следователя. – Очень ценю, Петр Осипович. Спасибо вам.
– Все равно не успел первым, – Кутилин с досадой махнул рукой и вышел за порог.
А Феликс Янович достал из ящика стола лист марок и принялся аккуратно наклеивать их на разложенные перед ним конверты. Одну за другой, с привычной скрупулезной аккуратностью. Колбовский давно открыл для себя, что единственное верное средство от душевной боли – это полная сосредоточенность на мелкой кропотливой работе. И чем дольше она продлиться – тем лучше.
*
В тот злополучный вечер, закончив разносить почту и выслушивать изъявления ужаса от коломенских дам и девиц, Колбовский не пошел, как раньше, в хлебную лавку и на берег Москвы-реки. Он и сам в полной мере не отдавал себе отчета о том, куда идет. И лишь оказавшись перед мрачным домом Рукавишниковых, поднял голову и вздохнул. Окна были забраны глухими некрашеными ставнями, и дом выглядел нежилым. Феликсу Яновичу не верилось, что еще неделю назад он пил здесь чай со смородиновым вареньем и рассматривал нелепые глиняные фигурки на окнах.
Поколебавшись, Колбовский подошел ближе и внимательно осмотрел землю под окнами и у ворот. Затем поднялся на крыльцо и осторожно потянул за дверное кольцо. Дверь к его удивлению легко поддалась и с легким раздражающим скрипом открылась. Феликс Янович покачал головой – это было явным упущением со стороны полиции и следствия.
В доме стояла темнота – хоть глаз выколи, словно уже настала глубокая ночь. Феликс Янович, помедлив на пороге, достал из кармана коробку спичек и зажег одну. Перед его глазами была та самая неуютная гостиная, где Аглая Афанасьевна поила его чаем. За несколько мгновений, что горела спичка, он успел заметить, что теперь здесь царит страшный бардак – ящики шкафов вывернуты наружу, стулья опрокинуты. На полу валялись осколки какой-то посуды. И только горшки с фиалками и глиняные истуканчики на подоконниках оставались спокойными и безмятежными.
Спичка погасла, и тут же за спиной Феликса Яновича раздался какой-то шорох. Не оборачиваясь, Колбовский сказал.
– Вы можете не таиться, Егор Мартынович. Я не донесу в полицию.
Несколько мгновений царила тишина, а затем сзади раздалось сердитое сопение.
– Умник, тоже мне! – хмыкнул Бурляк.
Они вышли на крыльцо, и Феликс Янович окинул Егора внимательным взглядом. Простодушное лицо Бурляка покрывалась нездоровая бледность, щеки запали, а веки набухли и посинели. На нем была рубаха явно не первой свежести, суконная куртка, заляпанная грязью, и картуз. И хотя сивухой от него не пахло, на ногах Бурляк стоял шатко, словно человек, перенесший тяжелую болезнь.
– Вы как меня узнали-то? – спросил Бурляк, опираясь на темные от влаги перила крыльца.
– Больше некому, – Феликс Янович развел руками. – Там полицейские натоптали, конечно, но поверх них на грязи несколько совсем свежих отпечатков. И видно, что сапоги, а не штиблеты как у господина Муравьева. Кому, кроме вас, могло понадобиться сюда прийти? Да еще и замок не двери сломать. Нехорошо-с!
– Ха! – фыркнул Бурляк. – Плевать на замок. Мне надо было зайти туда и самому убедиться.
– Убедиться в чем?
Бурляк помедлил, а затем повернул круглое лицо к Феликсу Яновичу и спросил:
– А вы верите, что ее убил грабитель?
– Кто же еще? – в горле Колбовского стало сухо и горько.
– Не знаю, – вздохнул Бурляк. – Но это какой-то бред!
Его лицо исказилось, глаза мгновенно наполнились слезами, и Феликс Янович деликатно отвел взгляд, чтобы не смущать бедолагу.
– А этот даже не показался здесь! – зло выдохнул Бурляк. – Не счел нужным!
Начальнику почты не надо было уточнять, кого имеет в виду Бурляк. Но он деликатно промолчал.
– Если кто и желал ей зла, так это он! – яростно продолжил Егор.
От этих слов Феликс Янович несколько опешил.
– Так вы что же – склонны обвинять Алексея Васильевича? В подобном злодействе? – растеряно уточнил Колбовский.