– Это у него-то неуверенность в себе? – хмыкнул Кутилин. – Не очень-то вяжется с его поведением.
– Зато вяжется с той характеристикой, которую дала ему Аглая Афанасьевна, – заметил Колбовский. – А я все больше склонен ей верить. Вообще, я бы, конечно, не предположил, что это почерк гения… Скорее, мнительной, беспокойной натуры. Хотя – что мы знаем о гениях?
– А он прямо-таки гений? – протянул Кутилин.
– Да, его стихи гениальны, – кивнул Колбовский. – Но почерк выдает, что сам он до сих пор в этом не уверен.
– Тут, батенька, я вам не могу, – развел руками Петр Осипович. – Вам придется самому выбрать – кому больше верить: стихам или почерку. На мой-то взгляд, оба свидетеля не слишком надежны.
Колбовский словно бы и не слышал его, погруженный в глубокую задумчивость. Он даже машинально сунул пальцы в карман мундира, где по обыкновению лежала маленькая плоская коробочка с леденцами. Однако тут же, смутившись, достал руку обратно. Грызть конфеты прилюдно, даже в присутствии старого друга, казалось ему почти таким же неприличным, как читать чужие письма.
*
Бурляка взяли на следующий день где-то вблизи Нижнего. Эту новость Феликс Янович услышал от почтальона Тимошки как раз тогда, когда шел обедать в трактир. Взмыленный мальчишка подбежал к нему и, переводя дыхание, громким шепотом сказал:
– Взяли! Бурляка! В участке!
Мгновенно утратив аппетит, Феликс Янович поспешил в полицейский участок. Петр Осипович уже был там. Бледный и небритый Егор Бурляк, сгорбившись, сидел на стуле и всем своим видом выражал равнодушие к происходящему.
Участок был набит полицейскими, и от того там царила еще более удушающая атмосфера чем обычно. Потные шеи, прокуренные усы и несвежие мундиры в сочетании создавали такой тяжелой густой дух, что Колбовского даже слегка замутило.
– Вы-то что здесь делаете? – зашипел на него исправник Касьян Петрович Конев, бочкообразный человек с жесткой щеткой рыжих усов и острым взглядом маленьких булавочных глазок. Конев откровенно недолюбливал Феликса Яновича и нередко отпускал в его адрес едкие замечания. Причиной был интерес Колбовского к распутыванию загадок, который исправник ехидно называл «игрой в Пинкертона». Касьяна Петровича крайне злило, что судебный следователь, напротив, благоволит к начальнику почты. Как-то на именинах Петра Осиповича Колобовский попытался вежливо объяснить исправнику, что дело совсем не в загадках и не игре, а всего лишь в том, что он по своей природе не выносит нелепостей и несправедливостей. Феликс Янович был бы рад оставаться в стороне, если бы некоторые ситуации не отличались слишком нелогичными обстоятельствами, которые раздражали подобно складкам на простыне. Пока не разгладишь – не уснешь. Однако же Конев счел это упреками в адрес полиции и разразился таким потоком брани, что Колбовский решил прекратить бессмысленный разговор и больше к нему не возвращаться.
– Опять суете нос не в свое дело? – рыкнул исправник на смутившегося Феликса Яновича.
– Касьян Петрович, зачем вы так? – Петр Осипович устало потер лоб ладонью. – Феликс Янович – старый знакомый Бурляка. Уверен, он просто хотел убедиться, что с мальчишкой все в порядке.
В первый момент Колбовский слегка опешил – слишком непривычно было видеть лукавство со стороны Кутилина, да еще столь натурально разыгранное. Но он тут же нашелся и, кашлянув, сказал.
– Да, собственно, просто хотел взглянуть…
– Вы в своем уме?! – Касьян Петрович разошелся еще больше. – Этот человек обвиняется в убийстве! А вы тут – просто взглянуть?!
– Позвольте, – Колбовский, наконец, окончательно взял себя в руки. – Вы как исправник имеете право отказать в этом. Но беспокоится о чьей-либо судьбе – мое человеческое право, которое вы не можете отрицать.
Касьян Петрович уже раскрыл рот, чтобы рявкнуть, но, поймав нахмуренный взгляд Кутилина, лишь раздраженно махнул рукой.
– Вот, можете, полюбоваться – он-то в полном порядке. Но ненадолго. Потому что если будет по-прежнему отрицать свою вину…
– А это уже моя забота, Касьян Петрович, – вежливо вклинился Кутилин.
Феликс Янович тем временем разглядывал Бурляка. Тот был похож на утопленника, выуженного из воды в последний момент: бледный, с синюшным лицом и стеклянными глазами.
– А вы позволите… переговорить с ним? – обратился он в пустоту между Кутилиным и Коневым. – Клянусь, что это исключительно в интересах следствия!
– В интересах следствия будет, если вы исчезнете! – снова взъярился Конев.