— Они были в масках, закрывали чем-то лица?
— Нет.
— Вы сможете узнать их?
— Полиция спрашивала... Офицер хотел, чтобы я посмотрела фотографии... Не знаю... Я старалась защитить руками лицо, чтобы они не изуродовали меня... Я закрывала глаза...
— А ваш дедушка?
— Он говорит, что узнает их. Но все было так быстро...
— Разумеется, они не сказали вам, какие бумаги ищут?
С убитым видом она покачала головой.
— Полиция тоже без конца спрашивала, какие бумаги.
— Не беспокойтесь, это неважно. Как вы себя сейчас чувствуете?
— Ужасно саднит лицо. Доктор Уэст дал мне таблетки. Он собирается завтра приехать снова.
— Сюда?
— Да. Я не хочу переезжать к дедушке. Это... это мой дом.
— Не хотите ли постелить постель?
— Нет, спасибо. Мне и так удобно. Я слишком устала, чтобы двигаться.
— Я спущусь вниз и помогу вашему дедушке.
— Хорошо. — Внезапно на лице снова появилось встревоженное выражение. — Но вы не уедете, не уедете?
Я пообещал ей и действительно прилег в гостиной на софе, в единственном расчищенном оазисе среди всеобщего разгрома. Уильям Ромни почти сразу заснул и тихо похрапывал (под действием сильного снотворного) на широкой кровати Шерманов в спальне. И с трех до пяти в коттедже было темно и тихо.
Я внезапно проснулся от тихого стона, будто блеяние ягненка в метель.
— Дэйвид...
Голос Эммы сверху, настойчивый и дрожащий. Я выпутался из пледа, вскочил и бросился наверх. Ее дверь оставалась открытой и свет включенным, поэтому я сразу увидел непередаваемый ужас, хлеставший из ее больших темных глаз.
— Дэйвид... — В голосе невыносимое отчаяние. — Дэйвид, у меня кровотечение.
Эмма потеряла ребенка и чуть не умерла. Через три дня после того, как ее увезла «Скорая помощь», я навестил вдову Боба в больнице. Три дня врачи не разрешали приходить к ней. Меня удивило, что она стала еще бледнее, чем в Осло, ведь тогда казалось, что бледнее уже быть невозможно. Кровоподтеки и синяки с лица еще не сошли, но кое-где их закрывал пластырь. Глаза затуманенные, наверное, от обезболивающих лекарств.
Это был пятиминутный визит вежливости.
— Как мило, что вы пришли, — сказала она.
— Я принес вам грейпфруты.
— Спасибо.
— Сочувствую.
Она чуть кивнула, обезболивающим наркотикам, видно, подвластна не всякая боль.
— Надеюсь, вскоре вам будет лучше.
— О да, я тоже надеюсь.
Уильям Ромни, дрожа от гнева, буквально ворвался ко мне в офис.
— Вы понимаете, что завтра уже неделя, как на нас напали в собственном доме, и никто ничего не делает. Люди не растворяются в воздухе. Эти двое должны где-то быть. Почему полиция не может их найти? Разве это правильно, что головорезы врываются в дом к беззащитной девочке, ломают мебель, избивают ее до полусмерти, ведь она чуть не умерла, и безнаказанно уходят... Это же позор, что полиция еще не нашла двух подлых подонков.
Произнеся слово «подонков», Уильям Ромни сам удивился, он никогда не употреблял таких сильных выражений, но это ясно показывало, как он возмущен.
— Думаю, что ни вы, ни Эмма не увидели этих двух на фотографиях, которые вам показывали в полиции, — сказал я, потому что уже проверил через своих друзей в полиции, что громил не опознали.
— Их там не было. Там не было фотографий налетчиков. И должен сказать, что меня это не удивило... Почему полиция не может запросить в Норвегии снимки их преступников и показать нам?
— Вероятно, вам придется поехать в Норвегию, — предложил я. — Эмма в таком физическом и эмоциональном состоянии, что не сможет этого сделать.
— Тогда я поеду! — страстно воскликнул он. — Поеду за собственные деньги. Я готов на все, на все, чтобы увидеть, как накажут бандитов за то, что они сделали с Эммой.
От негодования его худое лицо покраснело, и у меня мелькнула мысль, не вызван ли его беспредельный гнев отчасти чувством невольной вины за то, что он уже не так молод и силен и не смог защитить Эмму от двух агрессивных мужланов. Теперь он хотел сделать то, что в его силах, решив поехать в Норвегию, чтобы самому помочь найти налетчиков. Я не видел причины, почему бы надо отговаривать его от путешествия, которое может принести полезные результаты.
— Если вы хотите, я все устрою, — сказал я.
— Что?
— Чтобы вы могли поехать в Норвегию и посмотреть фотографии подозреваемых.
Он твердо и решительно взглянул на меня, расправил сутулые плечи и встал. Теперь на ковре Жокейского клуба стоял человек, сбросивший десяток лет.
— Да, пожалуйста, устройте. Я тут же выеду.
— Садитесь. — Я кивнул. — Вы курите? Как Эмма? Он сел, отодвинул предложенную коробку с сигаретами и сказал, что, когда он видел ее вчера вечером, она выглядела гораздо крепче.
— Эмма собирается выйти из больницы через два-три дня, — добавил он.
— Хорошо.
Судя по его виду, он не считал, что это хорошо. Негодование снова так и рвалось из него.
— Ради бога, скажите, что бедная девочка должна делать? Муж убит, дом разгромлен... Я предлагаю ей жить со мной, но...
— Я уверен, что ей лучше жить в своем доме, — возразил я. — По крайней мере, первое время. Так будет для нее лучше. Она должна спокойно пережить свою печаль.
— Какие странные вещи вы говорите.
— Когда вы можете выехать? — спросил я, потянувшись к телефону.
— Сейчас же.
— Правильно.
В секретариате меня соединили с директором ипподрома, который дал домашний и служебный телефоны Ларса Бальтзерсена. Я нашел его в офисе и объяснил ситуацию. Безусловно, пообещал он, с полицией он договорится сам. Завтра? Да, обязательно встречу. Бедная миссис Шерман. Передайте ей мои соболезнования. Я заверил, что передам, и спросил, есть ли какой-нибудь прогресс в расследовании убийства.
— Боюсь, что никакого, — ответил он и, немного помолчав, продолжал:
— Я подумал... Если полиция не раскроет преступления, возможно ли, чтобы вы приехали еще раз и посмотрели, что нужно сделать?
— У меня нет опыта в раскрытии убийств, — ответил я.
— Должно быть, по сути это то же самое, что и другие преступления.
— М-м-м, мои хозяева могут не согласиться на такую трату времени.
— А если я попрошу их сам в качестве интернациональной любезности? И потом, Боб Шерман ведь был британским жокеем.
— Не предпочтет ли Норвегия отправить тело домой и забыть об этом гнусном инциденте?
— Нет, мистер Кливленд, — жестко возразил он. — Убийство совершено, и наказание должно последовать.
— Согласен.
— Следовательно, вы приедете?
— Подождите еще неделю. — Я немного подумал. — Если ни ваша, ни наша полиция не найдет никаких новых следов и вы все еще будете настаивать, чтобы я приехал, ну... тогда может быть... Но не ждите от меня слишком многого, хорошо?
— Не больше, чем раньше, — сухо заметил он и положил трубку.
Уильям Ромни с одобрением воспринял сообщение, что лететь можно завтра, и начал ворчать о хлопотах с билетами, валютой и отелем. Но я не предложил свою помощь, потому что все это он мог сделать сам, а у меня было много работы, и, кроме того, мне предстояло высвободить время для вторичного визита в Норвегию. Хотя я надеялся, что полиция быстро докопается до истины сама и избавит меня от необходимости демонстрировать всему миру, что я бессилен найти преступника.
Уильям Ромни полетел в Норвегию, провел там полных два дня и вернулся разочарованным. У норвежской полиции не было фотографий налетчиков, или, может быть, они были, но Эммин дедушка не узнал этих типов.
Эмма вышла из больницы и поехала домой, чтобы привести все в порядок. Мое предложение о помощи она отклонила, но приняла приглашение вместе позавтракать.
— В воскресенье? — спросил я.
— Прекрасно.
В воскресенье я нашел ковры на полу, картины на стенах, осколки и обрывки бумаг были убраны и занавеси приготовлены для отправки в химчистку. И все же дом выглядел холодным и нежилым, но его хозяйка уже вступила на длинный путь возвращения к жизни. Первый раз за все время, что я ее знал, она чуть подкрасила губы. Только что вымытые волосы пушисто рассыпались по плечам, платье было аккуратным, манеры спокойными. Она снова стала хорошенькой девушкой, если не замечать чрезмерную бледность и несчастные глаза.