Наверное, это был величественный, необычный, вызывающий благоговейный трепет пейзаж. Наверное, мне следовало затаить дыхание и воспарить душой. Но на самом деле он не вызвал во мне ничего более благородного, чем непобедимое желание бежать.
Я остановился.
Вряд ли Сэндвик послал своего сына в такое богом забытое место, даже если очень хотел его спрятать. Наверняка Миккель где-то в другом конце мира с Арне в роли пастуха, сломя голову кинувшимся за ним по пятам, чтобы не упустить ягненка.
Господи, что за идиотизм построить дом в таком месте, подумал я. Всю жизнь ползать по скалам, которые начинаются прямо у порога.
Я подошел ближе. Возле дома был маленький причал с моторной лодкой, привязанной на берегу, как на американском Западе привязывают лошадь. На окнах тюлевые занавески и горшки с геранью. Красной геранью. Естественно. Я взглянул на крышу, из трубы не вился дым, а из окон никто не рассматривал меня. На веревке возле двери висел деревянный молоток. Я ударил несколько раз. Дверь тотчас же открылась, и на пороге стояла прямая, как палка, старая женщина пяти футов ростом, с живыми глазами, спокойная и совсем-совсем не умирающая.
— Ja? — сказала она.
— Я бы хотел поговорить с Миккелем. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы переменить язык, и потом на чистом английском, с легким шотландским акцентом, она спросила:
— Кто вы?
— Я ищу Миккеля.
— Все ищут Миккеля. — Она осмотрела меня с головы до ног. — Заходите. Холодно.
Она пригласила меня в гостиную, где явно шла подготовка к переезду, все лежало в ящиках и коробках. Женщина обвела вокруг узкокостной рукой:
— Я на зиму уезжаю отсюда. Здесь очень красиво летом, но не зимой.
— У меня сообщение от отца Миккеля.
— Еще одно?
— Что вы имеете в виду?
— Один уже приходил сегодня утром. За ним второй. И оба говорили, что у них сообщение от отца. Теперь вот вы. — Она прямо посмотрела мне в глаза. — Так много сообщений.
— Да. Мне надо найти Миккеля. Она склонила набок голову.
— Я сказала тем двоим. Мне трудно судить, кому из вас не надо бы говорить. Поэтому скажу вам тоже. Он здесь. На горе.
Я посмотрел в окно на скалу, отвесно поднимавшуюся над озером.
— Там?
— Ja. Там маленький коттедж, который я сдаю приезжим летом. Но зимой все покрывает снег. Миккель пошел в коттедж, чтобы взять вещи, которые я не хочу оставлять там. Он добрый мальчик.
— А кто те двое, что приходили до меня?
— Не знаю. Первый сказал, что его фамилия Кристиансен. И они оба говорили, что поднимутся на гору, чтобы помочь Миккелю спуститься вниз с вещами. Хотя я и объясняла, что в этом нет нужды, потому что там не так много вещей и он взял с собой санки.
— Санки?
— Ja. Очень легкие. Их можно тянуть за веревку.
— Наверно, мне тоже лучше подняться на гору.
— У вас неподходящие ботинки.
Я посмотрел на свои ноги. Легкомыслие горожанина. Ботинки и вправду не подходили для снежных гор, и носы уже намокли и потемнели.
— Что же делать, — вздохнул я. Она пожала плечами.
— Я покажу вам тропинку. Это лучше, чем идти вокруг озера. — Она чуть улыбнулась. — Я не хожу в Финсе пешком, я езжу на лодке.
— А второй? — спросил я. — Вы не заметили, что у него странные желтые глаза?
— Нет. — Она решительно покачала головой. — Он самый обыкновенный. Очень вежливый. Вроде вас. — Она улыбнулась и показала в окно. — Тропинка начинается прямо за той большой скалой. Ее не занесло снегом, потому что ветер дует с озера, а возле скалы заворачивает. Вы легко ее заметите.
Поблагодарив старую няню Сэндвика, я вышел и вскоре почувствовал справедливость ее слов насчет ботинок. Мне без труда удалось найти тропинку, потому что это была утоптанная дорога в снегу, своего рода главное шоссе со следами лыж по обочинам. Я скользил, то и дело скатываясь вниз, воюя с пронизывающим ветром, потом догадался подниматься по снегу на склоне, потому что гора спускалась вниз в форме латинского U, и тропинка шла посередине. Но коттедж оказался не так далеко, как я боялся. Гораздо раньше, чем я ожидал, он начал постепенно вырастать передо мной, и вот уже до него осталось всего несколько ярдов. Крепкий маленький бревенчатый дом, построенный в традиционном норвежском стиле, он походил на коробку с высокой крышкой, поставленную на маленький постамент.
Было уже поздно прятаться, чтобы незаметно подойти, я стоял в полный рост, прекрасно видимый из маленького окна. Ничего не оставалось, как заглянуть в него. Внутри в коттедже было темно, и сначала мне показалось, что там никого нет. Но потом я увидел его: человек сидел на полу в углу, свесив голову между колен, и раскачивался из стороны в сторону, будто от боли.
В доме была только одна маленькая комната и одна дверь. Я потянул за щеколду, и дверь открылась.
Это движение привело фигуру в углу в немедленное действие, будто включили ток. Полуувидев, полупочувствовав, я резко отпрянул в сторону, меня так обдало жаром, что потеплели даже замерзшие ноги. Выстрел из дробовика проревел в дверном проеме. Я прижался к массивным бревнам наружной стены и надеялся только на бога. Хорошо, если бревна задержат дробь.
Из дома что-то истерически прокричали.
Но голос не Арне. Молодой. Срывающийся.
— Миккель, — сказал я, — у меня нет намерения вредить вам. Я Дэйвид Кливленд.
Молчание.
— Миккель...
— Если вы войдете, я застрелю вас. — Высокий от природы, как у отца, голос от напряжения стал еще на октаву выше.
— Я хочу только поговорить с вами.
— Нет! Нет! Нет!
— Миккель, вы же не можете остаться здесь навсегда.
— Если вы войдете, я выстрелю.
— Ладно. Буду говорить с вами отсюда. — Я дрожал от холода и мысленно проклинал его.
— Убирайтесь, откуда пришли. Убирайтесь. Не буду разговаривать с вами.
Я не ответил. Прошло пять минут в полной тишине. Слышалось только завывание ветра. Затем донесся его голос, дрожащий и напуганный:
— Вы еще там?
— Да.
— Убирайтесь.
— Когда-нибудь нам надо поговорить. Почему бы не сейчас?
— Не буду говорить.
— Где Арне Кристиансен?
В ответ послышался отчаянный высокий вопль, от которого у меня мурашки пробежали по спине. И потом просто рыдания.
Я опустился на корточки и рискнул быстро заглянуть в дверь. Рука с дробовиком лежала на полу, а другой он размазывал по лицу слезы. Миккель поднял глаза, заметил меня и тут же начал целиться. Я быстро вскочил и прижался, как и прежде, к стене.
— Почему вы не отвечаете? — спросил я. Молчание длилось несколько минут.
— Можете войти.
Я еще раз быстро заглянул в комнату. Он сидел, вытянув на полу ноги, в руках ружье, наведенное на дверь.
— Входите, — сказал он. — Я не буду стрелять.
— Положите ружье на пол и отодвиньте в сторону.
— Нет.
Прошло еще несколько минут.
— Я буду говорить при одном условии, — не вытерпел он. — Вы войдете, но я буду держать ружье.
— Хорошо. — Я сглотнул и перешагнул порог. Посмотрел на сдвоенные дула. Миккель сидел, опершись на стену, и в руках крепко держал дробовик. Открытая коробка с патронами лежала рядом, два или три валялись на полу.
— Закройте дверь, — приказал он. — Сядьте на пол. У противоположной стены.
Я сделал, как он сказал.
Он был по-мальчишески худой, хотя и высокий. Русые волосы, темные напуганные глаза. Щеки еще не потеряли детской округлости, но линия челюсти взрослого человека. Полумальчик, полумужчина, со слезами, размазанными по лицу, и с пальцами на курке дробовика.
Все, что можно унести, лежало связанным в аккуратные узлы недалеко от двери. Остались только тяжелый стол и два массивных стула. Ни занавесок на единственном маленьком окне, ни половиков на голом деревянном полу. Две раскладушки, сложенные и связанные, стояли прислоненные к стене рядом с лыжами.
Никакой еды и ни поленца в холодной печи.
— Скоро стемнеет, — сказал я. — Через час.
— Мне все равно. — Горящие глаза смотрели на меня. Лицо у него сводило от нервного напряжения.