— Да ничего не боялись. Просто подумали, что все равно ничего не видели, вот и ушли.
— А сейчас, значит, совесть гражданская замучила? Или вспомнили что-то?
— Да не то, чтобы вспомнили… просто… они же там были… надо же рассказать…
Я мямлила, а Димыч смотрел на меня в упор и меланхолично, как корова, жевал печенье. Нет, не корова. Как буйвол. Или высокогорный як. Но это дела не меняет — он вдумчиво жевал и смотрел на меня, не отрываясь. И под этим его взглядом я совсем забыла, что собиралась сказать, когда сюда шла. Была же у меня какая-то довольно приличная версия событий. Как-то я объясняла мысленно свой интерес к этому делу. А сейчас вылетело все из головы.
Отчаявшись выдавить из себя сколько-нибудь правдоподобное объяснение, я вздохнула и преданно уставилась на Димыча.
Он невозмутимо отхлебнул из кружки и поинтересовался:
— Чего это мы пьем? Вкус непривычный.
— Это кофе. Растворимый.
— Ты принесла, что ли? А чего он так от нашего отличается? У нас, вроде, тоже кофе…
— Этот хороший, — вздохнула я, не ожидая ничего хорошего.
Если Димыч предпочитает на отвлеченные темы беседовать, значит, плохи мои дела. Не расскажет он мне ничего, это уже не раз проверено.
Димыч забросил в себя еще одно печенье, отхлебнул из кружки и поинтересовался как бы между прочим:
— А вот это все — кофе, печенье — это не взятка, случайно? Может, твои знакомые тебя подослали, чтобы узнать, как расследование продвигается? И никакой гражданской совестью тут не пахнет, одно сплошное любопытство.
Ответа ему не требовалось. Сам обо всем догадался. Я поерзала немного на неудобном стуле и снова преданно уставилась на капитана Захарова. А что мне оставалось делать?
Димыч вытер руки носовым платком, потянулся с хрустом и велел, устраиваясь поудобнее:
— Давай, рассказывай.
Пришлось рассказывать. И про Ларку, и про соревнования, и про наше позорное бегство с места преступления. И про настойчивые просьбы узнать, как продвигаются поиски убийцы.
Димыч мрачнел просто на глазах.
— Чего тебя понесло туда? Ты как будто чувствуешь, где назревает что-нибудь… непонятное. И специально туда лезешь. С каких это пор тебя собаки кусачие заинтересовали?
Я помалкивала. Сейчас он поворчит немного, попричитает, а потом успокоится. Это тоже проверено не раз. С Димычем главное — сразу в полемику не вступать и не торопиться оправдываться. Пусть пар выпустит, потом можно и поговорить.
— Ладно, черт с тобой! — Димыч устало махнул на меня рукой и снова полез в компьютер. Видно, судьба у меня такая. Паспорт с собой?
— Зачем?
— Показания с тебя снимать буду. Ты же теперь свидетель у нас… На мою голову. И Лариске своей скажи, чтобы пришла.
Как и следовало ожидать, показания мои Димычу совсем не понравились. Он заявил, что таких свидетелей, которые ничего толком не видели, у него полно и без нас. Велел вспоминать подробно. Подробно я ничего вспомнить не могла, и вместо этого рассказала о предположениях Светы насчет мести кого-то, пострадавшего от воспитанных Юрой собак-убийц.
Димыч хмыкнул и велел нам со Светой поменьше фантазировать не по делу.
— Какая там месть? Обычное дерзкое и хладнокровное убийство. Хотя… Надо поднять сводки, не было ли недавно случаев покусов. Может, правда, у этого типа собака ребенка порвала, и он на дрессировщика вышел.
Я воспряла духом и стала пересказывать все, что узнала вчера от Светы. И вдруг спохватилась:
— Дим, а почему ты-то меня спрашиваешь? Ты, что ли, этим делом занимаешься?
— Молодец! Догадалась! — похвалил меня Захаров, лицом, впрочем, особой радости не выражая. — А я как чувствовал с утра, что какая-то ерунда должна случиться. Уже думал, еще один глухарь нарисуется. А это ты. Замученная гражданской сознательностью и любопытством. Еще неизвестно, что хуже.
И это вместо того, чтобы спасибо сказать. Если бы не я, ему бы никогда в голову не пришло, что Юру могли убить из-за того, что он когда-то из собаки телохранителя сделал. Интересно, почему та же Света в милиции этого не рассказала?
— А ведь мне никто не рассказывал про собак-телохранителей, — словно услышав мои мысли, сказал Димыч. — Ни словом никто не обмолвился, заразы.
— А что рассказывали?
— Да ничего толком. Они вообще странные ребята, эти спортсмены-собачники. Себе на уме. Про собак своих могут говорить, сколько хочешь. Только уши развесь. А как до дела — так никто убитого толком не знал, ни о чем постороннем с ним не говорил, водки вместе не пил. Только собаками его травили, а что за человек был — никто не знал. А теперь выходит, что знали, да только говорить не торопятся. Вот не люблю я дела иметь с такими вот закрытыми группами.