СМЕРТЕЛЬНО БЕЗМОЛВНА
Эшли Дьюал
АННОТАЦИЯ
Дельфия Этел давно знает, что она ведьма. Еще она знает, что боль любого человека
разрывает ее на части, приносит невыносимые муки. Ее спасение в безмолвии. В вечном
одиночестве. Она собирается потонуть в стенах собственного дома, однако все меняется, когда
на пороге появляются незнакомцы из далекого города – Астерии.
Стоит девушке пойти с ними? Или, вырвавшись на волю, она очутится в еще более глубоком
океане из боли и одиночества?
Тем временем в Астерии все меняется. После того, как Ариадна Блэк продала душу Дьяволу,
она превратилась в ночной кошмар, вырвавшийся из снов жителей. Ей чужды сострадание и
милосердие. Ей чужды человеческие эмоции.
Сможет, ли она вернуть свою душу? Или же у этой истории нет счастливого конца?
Умереть – это выбор? Или безысходность.
Или же безысходность – тоже выбор?
Нужно быть или первым, или последним, чтобы о тебе помнили.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЕЛЬФИЯ ЭТЕЛ
ГЛАВА 1. КАК ЗЛОБЕН В БУРЮ ОКЕАН.
Я считаю шаги, когда иду домой. Я всегда так делаю.
Девяносто три. Девяносто четыре. Девяносто пять.
Кто-то толкает меня в плечо, я резко покачиваюсь, но глаз так и не поднимаю. Лишь
прибавляю скорость и громче думаю: девяносто девять, сто, сто один.
Широко распахнутыми глазами оглядываю серый, искореженный асфальт и плетусь, сгорбив
от раздражения спину. Оттого, как часто я стискиваю в кулаках пальцы, у меня на ладонях
остаются темные ссадины, бардово-синеватого цвета. Они ноют. Я считаю шаги и
сосредотачиваюсь на боли, ползущей по пальцам. Я рада, что ладони зудят. Так проще. Не знаю,
что бы я делала, если бы ни спасительные цифры и колики, тянущиеся вдоль кожи.
Двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь. Дом уже близко; я чувствую, как
страх разжимает костлявые пальцы, позволяя мне вдохнуть воздух. Двести девяносто. Люди
далеко. Вокруг моего дома пустырь, но мне это необходимо. Пустота. Четыреста. Взмываю по
ступеням, оказываюсь перед тонкой, загнившей дверью, пошатывающейся от ветра, и так быстро
врываюсь внутрь, что едва не падаю, задев плечом косяк.
Боль вспыхивает мгновенно. Я рада своей боли. Моя боль лучше, чем боль других.
В доме витает запах старой мебели, который давным-давно успел впитаться мне под кожу. Я
привыкла к этому запаху. Это запах спокойствия. Мой запах. Я вбегаю в ванную комнату, проворачиваю кран и нервными движениями стягиваю с себя одежду. Толстая струя прохладной
воды ударяется о дно ванны. Разносится оглушающий треск, будто бы я стою рядом с гигантским
водопадом, а затем мне становится очень спокойно. Я жду, пока вода дойдет до края, закрываю
кран и порывисто опускаюсь на самое дно, втянув воздух как можно глубже в легкие.
Тишина. Раз, два, три, четыре, пять. Я могу быть здесь столько, сколько пожелаю.
Вода поглощает звуки, обволакивает тело, словно пленка, и не дает чужим чувствам,
голосам, стонам, мольбам проникнуть ко мне в голову. Вода – моя тюремная камера, но я не
хочу выбираться на свободу. Только здесь, в кромешной темноте, в безмолвной, робкой тишине, я
чувствую себя, переживаю свои ощущения, не разрываюсь на части от боли тех, кто находится за
стенами моего дома.
Пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять.
Дышать труднее, я мну пальцами бортик ванны, но не поднимаюсь.
Плечи расслабляются, исчезает звон в ушах, я чувствую, как пузыри воздуха несутся по моей
коже, и представляю, как они лопаются на поверхности. Они разрываются на сто, а, может, и
двести миллиардов частичек! А я не разорвусь, не сейчас, потому что я в своем убежище. Здесь
только я могу причинить себе боль.
- Как злобен в бурю океан. – Проговариваю я про себя, крепко зажмурив веки. – Но рыбы в
глубине живут в недвижных водах, как во сне.
Мысли смазываются, сплетаются, и грудь вспыхивает от боли, ведь дышать почти нечем. Но
я не поднимаюсь на поверхность. Там больнее. Больнее, ведь я пропускаю боль каждого через
свои нервные окончания, будто через сито. Больнее, ведь не всем людям я в состоянии помочь,
или же не хочу попросту. Исцеляя других, я причиняю вред себе. И я, возможно, эгоистична, но
мне кажется, спрятаться в собственной тюрьме правильнее, чем погрязнуть в тюрьмах