Сразу сворачиваю с главной дороги. Бреду вдоль леса, вдыхаю запах хвои. Ветер завывает где-то высоко в небе, а я иду по тропинке и считаю: шестьдесят два, шестьдесят три. Слышен рокот волн. Шестьдесят пять. Чувствуется запах океана. Эта дорога – мое спасение, изолированный путь от неприятностей, бушующих в городе.
Через какое-то время я оказываюсь перед пугающей пропастью. Папа показал мне это место и сказал, что я могу находиться здесь сколько пожелаю. Могу наблюдать за волнами и ждать, когда он вернется. Могу первой увидеть его лодку.
Я подхожу к краю обрыва, усаживаюсь на сухую землю и выдыхаю.
Папа редко бывает дома, он почти все время рыбачит. Иногда я не вижу его неделями и невероятно скучаю. Они с мамой словно были созданы для такой непутевой дочери. Даже не знаю, что бы со мной сделали другие родители.
Я наблюдаю за грозовыми тучами, скопившимися над горизонтом.
– Ты никогда меня не слушаешь! – неожиданно раздается за моей спиной женский голос, и я резко оборачиваюсь. – Никогда!
Отлично! Впервые за долгие месяцы кто-то решил посетить этот утес одновременно со мной. Спасибо, Удача, ты блестяще сработала.
– Чего ты орешь?
– Не трогай меня!
– Ко мне живо подойди, идиотка!
Внезапно я ощущаю такой поток ненависти, что у меня перехватывает дыхание. Тут же хватаюсь пальцами за горло и широко распахиваю глаза. Нет-нет, пожалуйста!
– Что я тебе сделала? – в слезах кричит девушка. – Что я тебе…
Раздается звук звонкой пощечины, и я дергаю головой, словно ударили меня.
Ненавижу людей.
Ссора прекращается. Звуки стихают. Кажется, все закончилось, но нет. Я знаю правду, чувствую ее. Парень уходит, ненависть исчезает вместе с ним. А затем на утес, с трудом переставляя ноги, выходит девушка. На ее лице горит след от пощечины. Слезы катятся по щекам. Она становится почти на самый край и только потом замечает меня.
Я всегда вижу, когда людям стыдно за то, какие они, за неумение дать сдачи, за неуважение к себе. Такие девушки, как эта, словно дымка: они не живут, а плавают и мельтешат перед глазами. От них отмахиваются, их не воспринимают. Ими пользуются, ею пользуются, пользовались так много раз. Я вижу правду в серых глазах незнакомки. Она не убегает, а я поднимаюсь на ноги.
В голове щелкает, будто сдвинулась стрелка часов. Я наклоняю голову, смотрю на девушку и понимаю, что она поломана. Ее надо починить. Надо забрать ее боль, отнять ужас, стыд. Я могу это сделать. Но хочу ли я? Нужно ли это?
Неважно. Мои способности никогда не спрашивают разрешения. В какой-то момент я просто перестаю себя контролировать и становлюсь совершенно другим человеком.
– Ты плачешь. Я могу это исправить. – Делаю шаг вперед, внизу волны врезаются в скалы с оглушающим грохотом. – Тебе не будет больно, я обещаю.
Но ей будет больно, и еще много-много раз, потому что она вновь вернется к тому кретину, что ударил ее, или найдет нового. Она не умеет иначе. Она не вынесет урок, если я избавлю ее от стыда, заберу ненависть, сделаю жизнь проще, но жизнь этого не любит – не любит быть простой, она ударит вновь, и гораздо сильнее.
Темноволосая девушка дергается, когда я подхожу совсем близко. Но я не отступаю. Изучаю пристальным взглядом полопавшиеся сосуды в ее глазах, эти тоненькие нити, что тянутся вокруг радужки воспаленной паутиной. Изучаю отпечаток его руки. Да, видно даже слишком отчетливо – грубые, толстые полосы на щеке и подбородке.
– Тише, – убаюкиваю я, – тебе станет легче, я лишь прикоснусь рукой.
Я должна, меня тянет зависимость, доза. Воздух застревает в горле, и я понимаю, что смогу дышать только тогда, когда выполню предназначение, сделаю ее жизнь лучше.
Тиш-ш-ше.
Я прикладываю ладонь к груди девушки, и волна боли врезается в меня. Спина выгибается, рот распахивается в немом крике. Я смотрю в небо и чувствую, как сквозь меня проносится поток невыносимой боли, унижения и стыда. Колени подгибаются, но я стою, даже когда ощущаю слезы на щеках, когда хочу сорвать с себя кожу, потому что считаю ее грязной. Тиканье часов, ее жизненных часов, вопит в моей голове. Каждая упавшая слеза, каждый удар, каждый вдох…
Как всегда, все заканчивается слишком резко.
Я отлетаю в сторону, прижав к груди руку, а незнакомка валится на колени.
Теперь ей будет лучше. А вот меня охватывает невообразимая боль. Я встряхиваю волосами, зажмуриваюсь, но боль не проходит. Я ощущаю себя гнилой.
Она была гнилой, эта девушка, я ее починила.
– Ненавижу, – шепчу я и, хромая, отхожу.
Это мой утес. Мой! Здесь никого не должно быть. Слезы градом катятся по щекам, а на голову падают огромные дождевые капли. Я плетусь домой, прижимая к себе руки, но становится только хуже. Я вижу, как эта девушка плачет у себя дома, как ее прижимают к стене мужчины – всегда с разными лицами. Они делали ей так больно, почему она не сопротивлялась, почему терпела?