СМЕРТЕЛЬНО БЕЗМОЛВНА
Эшли Дьюал
АННОТАЦИЯ
Дельфия Этел давно знает, что она ведьма. Еще она знает, что боль любого человека разрывает ее на части, приносит невыносимые муки. Ее спасение в безмолвии. В вечном одиночестве. Она собирается потонуть в стенах собственного дома, однако все меняется, когда на пороге появляются незнакомцы из далекого города – Астерии.
Стоит девушке пойти с ними? Или, вырвавшись на волю, она очутится в еще более глубоком океане из боли и одиночества?
Тем временем в Астерии все меняется. После того, как Ариадна Блэк продала душу Дьяволу, она превратилась в ночной кошмар, вырвавшийся из снов жителей. Ей чужды сострадание и милосердие. Ей чужды человеческие эмоции.
Сможет, ли она вернуть свою душу? Или же у этой истории нет счастливого конца?
Умереть – это выбор? Или безысходность.
Или же безысходность – тоже выбор?
Нужно быть или первым, или последним, чтобы о тебе помнили.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЕЛЬФИЯ ЭТЕЛ
ГЛАВА 1. КАК ЗЛОБЕН В БУРЮ ОКЕАН.
Я считаю шаги, когда иду домой. Я всегда так делаю.
Девяносто три. Девяносто четыре. Девяносто пять.
Кто-то толкает меня в плечо, я резко покачиваюсь, но глаз так и не поднимаю. Лишь прибавляю скорость и громче думаю: девяносто девять, сто, сто один.
Широко распахнутыми глазами оглядываю серый, искореженный асфальт и плетусь, сгорбив от раздражения спину. Оттого, как часто я стискиваю в кулаках пальцы, у меня на ладонях остаются темные ссадины, бардово-синеватого цвета. Они ноют. Я считаю шаги и сосредотачиваюсь на боли, ползущей по пальцам. Я рада, что ладони зудят. Так проще. Не знаю, что бы я делала, если бы ни спасительные цифры и колики, тянущиеся вдоль кожи.
Двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь. Дом уже близко; я чувствую, как страх разжимает костлявые пальцы, позволяя мне вдохнуть воздух. Двести девяносто. Люди далеко. Вокруг моего дома пустырь, но мне это необходимо. Пустота. Четыреста. Взмываю по ступеням, оказываюсь перед тонкой, загнившей дверью, пошатывающейся от ветра, и так быстро врываюсь внутрь, что едва не падаю, задев плечом косяк.
Боль вспыхивает мгновенно. Я рада своей боли. Моя боль лучше, чем боль других.
В доме витает запах старой мебели, который давным-давно успел впитаться мне под кожу. Я привыкла к этому запаху. Это запах спокойствия. Мой запах. Я вбегаю в ванную комнату, проворачиваю кран и нервными движениями стягиваю с себя одежду. Толстая струя прохладной воды ударяется о дно ванны. Разносится оглушающий треск, будто бы я стою рядом с гигантским водопадом, а затем мне становится очень спокойно. Я жду, пока вода дойдет до края, закрываю кран и порывисто опускаюсь на самое дно, втянув воздух как можно глубже в легкие.
Тишина. Раз, два, три, четыре, пять. Я могу быть здесь столько, сколько пожелаю.
Вода поглощает звуки, обволакивает тело, словно пленка, и не дает чужим чувствам, голосам, стонам, мольбам проникнуть ко мне в голову. Вода – моя тюремная камера, но я не хочу выбираться на свободу. Только здесь, в кромешной темноте, в безмолвной, робкой тишине, я чувствую себя, переживаю свои ощущения, не разрываюсь на части от боли тех, кто находится за стенами моего дома.
Пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять.
Дышать труднее, я мну пальцами бортик ванны, но не поднимаюсь.
Плечи расслабляются, исчезает звон в ушах, я чувствую, как пузыри воздуха несутся по моей коже, и представляю, как они лопаются на поверхности. Они разрываются на сто, а, может, и двести миллиардов частичек! А я не разорвусь, не сейчас, потому что я в своем убежище. Здесь только я могу причинить себе боль.
- Как злобен в бурю океан. – Проговариваю я про себя, крепко зажмурив веки. – Но рыбы в глубине живут в недвижных водах, как во сне.
Мысли смазываются, сплетаются, и грудь вспыхивает от боли, ведь дышать почти нечем. Но я не поднимаюсь на поверхность. Там больнее. Больнее, ведь я пропускаю боль каждого через свои нервные окончания, будто через сито. Больнее, ведь не всем людям я в состоянии помочь, или же не хочу попросту. Исцеляя других, я причиняю вред себе. И я, возможно, эгоистична, но мне кажется, спрятаться в собственной тюрьме правильнее, чем погрязнуть в тюрьмах окружающих.
Так или иначе, все мы выстраиваем вокруг себя стены.
Мои стены не только огораживают от людей, но еще и не пропускают их ощущения.
- Как злобен в бурю океан... – Повторяю я про себя. Тело дергается в конвульсиях, а я лишь крепче в пальцах сжимаю бортик ванны. – Но рыбы в глубине... Рыбы...
Пожар ошпаривает легкие, и я вновь ощущаю, как силки обхватывают горло. Сейчас я отключусь. Я уже отключалась, и много раз. Но затем внезапно чьи-то руки порывисто вырывают меня из плена безмолвия, и, резко распахнув глаза, я оказываюсь лицом к лицу с собственной испуганной матерью.
- Успела, – проговаривают ее потрескавшиеся губы. Я вижу ее тусклые глаза, но уже совсем скоро они превращаются в смазанные пятна, как и светлые волосы, как и морщины на лбу и около век, – успела.
Она обхватывает меня сильными руками и вытаскивает из ванны. Я безвольно падаю на кафель, сворачиваюсь клубком и чувствую, как из ванны на меня обрушиваются волны, плескающиеся из стороны в сторону, и с каждым ударом тело дергается, как от судорог. Я не помню, когда было иначе. Наверно, так было всю мою жизнь.
В ванной комнате припасено одеяло. Мама тянется к нему и накрывает им мои плечи и трясущиеся ноги. Ее грудная клетка тяжело вздымается и опускается, но мама не злится. Она никогда на меня не злится. Ласково поглаживает мокрые волосы и напевает себе что-то под нос, что успокаивает меня, как колыбельная.
- Как злобен в бурю океан, – шепчет ее тихий голос, и я впитываю тепло, которое так и исходит от ее объятий. – Но рыбы в глубине живут в недвижных водах, как во сне.
- Как во сне, – повторяю я и разжимаю стиснутые в кулаки пальцы.
Ноги расслабляются, плечи резко поникают. Я ощущаю, как вода холодеет и катится по моему телу, и сильнее укутываюсь в шерстяное одеяло. Мама заботливо целует меня в макушку, а затем улыбается. Я не вижу, но чувствую, что теплота заполняет ее сердце.
- Идем.
Трудно представить мою жизнь без приступов и осложнений. Тогда это была бы и не моя жизнь. Я живу так уже девять лет. Живу вместе с виной и угрызениями совести. Я не могу спасти всех, а главное – не хочу. Но мои способности для этого и появились: чтобы я облегчала муки тех, кто их испытывает. К сожалению, впитывая боль людей, я пропускаю ее через себя. Мой организм больше не хочет тлеть от сомнений и разрываться на части от неразделенной любви. Организм изношен, сердце требует справедливости, а рассудок так и верещит, что еще чуть-чуть и спасать придется меня.
Когда я вижу человека, я вижу его неисправность. Вижу, в какой момент времени он сломался, и внезапно нахожу пути исцеления. Надо прикоснуться к нему ладонью и лишь впитать в себя его ощущения. Последствия бывают разными. В большинстве своем мне не терпится вернуться домой, вырвать из груди все то, что мне не принадлежит. Но иногда я не успеваю добраться до мамы. Я вырубаюсь, теряю сознание и еще долго блуждаю где-то далеко, рассекая пространство и время абсолютно другим человеком.
Я ненавижу свои способности.
Я призвана помогать тем, кто не ценит моей помощи. Отказываться нет сил. Словно на дозе, я ищу все новых искалеченных чужаков, которые так сильно во мне нуждаются. А потом я помогаю им, а они уходят, не сказав ни слова. Даже не притворившись, что я дала им второй шанс, дала им возможность задышать заново.
Люди – черные, пустые точки на огромной карте. Они сталкиваются, отталкиваются, старательно делают вид, что мир был создан именно для них. Воздух, чтобы они дышали, земля, чтобы по ней ходили. Люди не думают, что и без их присутствия воздух оставался бы воздухом, как и земля землей. Люди много о себе возомнили. А я должна их спасать.