«Сохраняй спокойствие, Дельфия», — думаю я и сжимаю в кулаки пальцы.
Наконец, я вижу дом. Взбираюсь по лестнице, врываюсь в коттедж и с оглушающим звуком захлопываю за собой дверь.
— Мам! — Восклицаю я, бегло оглядевший. Мокрые волосы прилипают к щекам, и я невольно связываю их в неуклюжий пучок. — М-мам!
Иду по коридору, заглядываю на кухню и чувствую, как желудок делает кульбит.
— Дел, это ты?
О, Боже. Я хрипло выдыхаю и прикрываю глаза.
Наверно, ноги у меня подкашиваются, потому что я вдруг упираюсь спиной о стену и застываю на добрые пару минут. Покачиваю головой, утопая лицом в ладонях, а затем с вызовом руки опускаю и срываюсь с места. Нахожу маму в гостиной. Они сидит в кресле, и, кажется, сливается со светло-бежевой обивкой. Кожа у нее белее снега.
— Ч-что с т-тобой? К-как т-ты… к-как…
Я запинаюсь, злюсь на себя, а затем подхожу к маме и порывисто обнимаю.
— Дел, — с ее губ слетает сиплый вздох, — дорогая, как же ты меня напугала.
Ее голос срывается, а руки сжимают меня все крепче и крепче. Я не собираюсь глаза открывать. Черт же возьми, я не хочу! Я беспомощно упираюсь лбом в ключицу матери и чувствую колючие слезы, прикатившие к глазам. Бессмысленные и предательские слезы, сопровождаемые судорогами глотки и трясущимися коленями.
— Т-ты…
— Прости, я просто увидела, как ты прыгнула, как ты вообще додумалась, Дел? Ох, ну как ты могла? Девочка моя, это же чистой воды безумие.
— Т-так нужно.
— Нет, не говори подобных вещей, — мама отстраняется и пронзает меня недовольным взглядом, — ты слишком мало боролась, моя дорогая. Люди сражаются всю жизнь, а ты же решила сдаться уже сейчас. Ты не имеешь права.
Стыд подскакивает к горлу. Я поджимаю губы и отворачиваюсь, ощутив себя глупой и растерянной. Мне просто было больно, и я просто решила поставить точку.
— Разве так мало страдающих людей, Дельфия? — Поднимаясь, спрашивает меня мама и слабо выдыхает. — Если бы каждый раз люди сдавались, на земле бы никого не осталось.
— Оно гор-р-рит. — Я порывисто ударяю себя по груди и гляжу на маму. — Здесь.
— У всех горит. И это хорошо. Потому что когда перестанет гореть — ты перестанешь дышать.
— Мама вскидывает подбородок, затем проходится холодными пальцами по моей щеке и дергает уголками губ. — Больше не делай так.
Я киваю. Не хочу соглашаться, но соглашаюсь, потому что верю маме. Наверно, мне в очередной раз пришлось столкнуться с той частью себя, которая хочет стать свободной.
Свобода — вымысел. Я давно должна это уяснить.
Мама выходит из гостиной, держась руками за талию, а я плетусь за ней, будто бы я боюсь, что с ней что-то случится, если отвернусь. Да, словно от меня что-то зависит. Она останавливается уже в коридоре, тянется пальцами к двери, но застывает. Глядит на меня через плечо и брови сводит, словно собирается сказать что-то важное.
— Я видела это.
— Ч-что?
— Этот день. Видела очень давно, когда ты еще была совсем малышкой. — В ее глазах проскальзывает страх, обнаженный и явный. Она поджимает губы, но они все равно у нее трясутся. Я чувствую, как внутри у меня все скручивается, сводит судорогами под музыку ее громыхающего сердца. — Ты должна знать, что я люблю тебя.
— М-мам.
— Будущее можно изменить. И мы нередко доказывали это. Я доказывала, когда тебя видела мертвой, видела, как ты задыхаешься в ванной, но приходила, спасала тебя. Ничего не происходит без вмешательства человека, человек сам решает, по какой дороге пойдет!
— Я не понимаю. — Колит. Внутри. Мама говорит горячо, а мне становится холодно.
— Ты уйдешь.
— Я н-не…
— Ты уйдешь, потому что это починит тебя, Дельфия, — договаривает она. Мы глядим друга на друга рассеянно, — починит тебя так же, как ты чинишь других.
Я застываю. Что вообще происходит? О чем она говорит? Ничего не понимаю! И это начинает меня дико раздражать. Злость прокатывается по спине стаей мурашек, и гляжу я на маму уже не растерянно, а рассерженно. Почему она тянется к двери?
— Ч-что ты д-делаеш-шь? — Еле выговариваю я, но не потому, что заикаюсь, а потому, что невероятно злюсь. Мама обхватывает пальцами дверную ручку. — П-прекрат-ти.
— Так надо. Эти люди помогут тебе.
— Мне не н-нужна н-ничья п-п-п… — черт возьми! Я злюсь, и говорить еще труднее!